— До свидания, барышни, — сказал Сухов и передал список Петрухе.
— Может, еще денек побудете, товарищ Сухов? — взмолился тот.
— Да не робей, Петруха, — бодро сказал Сухов. — Завтра придет Рахимов, заберет тебя отсюда.
Бандит в чалме с удовольствием ел дыню.
Саид сидел, поджав под себя моги, у стены, за дверью музея, и негромко напевал себе что-то под нос.
— Ну, Саид, счастливо оставаться, — сказал ему Сухов, — а я только в море ополоснусь и в дорогу… Смотри, больше не закапывайся…
Саид, продолжая напевать, смотрел вслед Сухову, спускающемуся к берегу моря.
Бандиты напали на Петруху, как только Сухов покинул дворец. Жестоко избив его, они выгнали жен Абдуллы на улицу.
Петруха остался лежать ничком на каменных плитах музейного двора. Лебедев подбежал к нему, плеснул на окровавленное лицо воды…
Сухов вышел на окраину Педжента, к морю, туда, где кончалась железнодорожная ветка и стояло несколько нефтяных баков, вдалеке на железнодорожном пути, едва заметном, а кое-где погребенном барханами, виднелась одинокая цистерна. Вдоль линии тянулись телеграфные столбы с оборванными проводами.
На берегу, метрах в двадцати от моря, лежал, опрокинувшись на бок, довольно большой баркас.
Сухов разделся, нырнул в воду и с удовольствием поплыл…
С баркаса за ним наблюдали два человека: русский унтер и бородатый азиат в меховой папахе. Когда он отплыл достаточно далеко, унтер спрыгнул на песок…
Искупавшись, Сухов вылез на берег и подошел к своим вещам.
— Руки! — раздался резкий окрик, когда он наклонился, чтобы взять с песка кобуру, лежащую сверху.
Кобура была пустой. Сухов бросил ее и поднял руки. Унтер и бандит в папахе держали его под прицелами своих револьверов.
— «Красноармейцу Сухову. Комбриг Мэ Нэ Ковун». Именной… — прочитал унтер дарственную надпись на револьвере Сухова и бросил его третьему бандиту, появившемуся на палубе баркаса…
— У Абдуллы было десять жен, — сказал бандит в папахе Сухову, когда на берегу появились конвоируемые бандитами женщины. — Куда еще одну подевал? Погоди, вот придет Абдулла, он тебе вырвет язык. Ну, чего молчишь?
— Язык берегу.
— Тебя как?… Сразу прикончить или желаешь помучиться? — спросил унтер.
— Лучше, конечно, помучиться, — сказал рассудительно Сухов.
Унтер ударил его кулакам по лицу.
Бандит в папахе выстрелом из револьвера подал сигнал, и от коновязи, устроенной у одного из нефтяных баков, к баркасу подскакал еще один член шайки Абдуллы.
— Семен, — сказал бандит в папахе унтеру, — скачи к Абдулле.
Унтер вскочил на лошадь…
— А ну шагай, — сказал бандит в папахе Сухову и вдруг заметил большие, величиной с будильник, круглые часы на руке Сухова; глаза его сверкнули. Сухов усмехнулся. Не опуская рук, он снял часы и бросил бандиту. Тот ловко поймал их. В ту же секунду Сухов в прыжке вырвал у него из рук револьвер. Падая на песок, он дважды выстрелил. Сперва упал бандит в красном жилете, за ним — любитель часов.
Жены Абдуллы в панике бросились в разные стороны.
Сухов резко перекинулся с одного бока на другой, чтобы выстрелить в третьего бандита на баркасе, но в этом уже не было необходимости.
Бандит хрипел и, извиваясь всем телом, пытался сорвать с шеи петлю аркана, наброшенную на него Саидом.
— Ты как здесь оказался? — спросил Сухов, когда, покончив с бандитом, Саид спрыгнул с баркаса и подошел к нему.
— Стреляли, — ответил Саид.
Сухов улыбнулся, не спеша оделся, подобрал свои часы и задумчиво посмотрел на море, мысленно продолжая письмо к своей Катерине Матвеевне:
«Обратно пишу вам, разлюбезная Катерина Матвеевна, поскольку выдалась свободная минутка. И разнежился я на горячем солнышке, будто наш кот Васька на заваленке. Сидим мы сейчас на песочке возле самого синего моря, ни о чем беспокойства не испытываем. Солнышко здесь такое, аж в глазах бело…»
Петруха, цепляясь ногой за приклад винтовки, торопливо, почти бегом, следовал за Суховым, который шагал от моря к Педженту. За ними, отстав метров на десять, гуськом семенили жены Абдуллы.
— Товарищ Сухов, — всхлипывая, просил Петруха. — А как Рахимов задержится, что будет тогда? Ведь Абдулла из-за них, знаете?…
— Не робей, Петруха, — сказал Сухов.
Он остановился у ближайшего к морю двора. Здесь под стеной сидели на деревянных ящиках три высоких старика в чалмах. Обесцвеченные годами глаза их бесстрастно смотрели на Сухова, и если бы не четки, которые старики медленно перебирали, можно было подумать, что они вырезаны из серого, обветренного и обожженного солнцем песчаника.
— Здорово, отцы! — сказал Сухов. Старики молчали.
Сухов хотел пойти дальше, но заметил вдруг на одном из ящиков, заменявших старикам стулья, полустертую надпись — «Динамит». Сухов легонько стукнул по ящику. Он не был пустым.
— Извини-ка, отец, — Сухов приподнял старика и посадил на землю рядом с ящиком. Затем отодрал крышку и увидел аккуратно уложенные динамитные шашки.
— Где взяли? — спросил Сухов.
— Давно здесь сидим, — ответил один из стариков. Сухов покачал головой, вынул крайнюю шашку, швырнул ее в воздух и выстрелил. Раздался оглушительный взрыв. Старики вздрогнули, но остались все так же спокойны и невозмутимы.
— Петруха, — приказал Сухов, — прихвати ящик — пригодится.
— Есть!
— А барышням объяви, — Сухов бросил взгляд на гарем, который сидел на песке поодаль от них, — что никакого Абдуллы не будет. Чтоб без паники. Ясно?
— Ясно!
Сухов пошел дальше. Вскочив на ноги, жены Абдуллы поспешили за ним.
У музея Сухова ждал Саид. Хмурый и сосредоточенный, сидел он на коне.
— Ты что? — спросил Сухов.
— У Абдуллы много людей.
— Это точно, — согласился Сухов.
— Завтра он будет здесь. Уходи!
— Теперь не могу, — сказал Сухов. — Видал, как все обернулось… Оставайся ты тоже.
— Здесь нет Джевдета, — Саид тронул с места коня.
— Ну, тогда счастливо.
Гулко звучали удары молотка. Сухов стоял на инкрустированном слоновой костью столике и прибивал фанерную вывеску над дверью помещения, в котором разместился гарем. На вывеске неровными буквами было написано: «Первое общежитие свободных женщин Востока. Посторонним вход воспрещен».
— Они же взяли самые ценные экспонаты, — в паузах между ударами молотка объяснял Сухову смотритель музея Лебедев. Он придерживал покачивающийся под тяжестью красноармейца инкрустированный столик.
— Какие еще экспонаты? Я же сказал барышням — брать ковры похуже.
