Вся эта женская группа делилась впечатлениями от того, что она видела на картине, вместе со всей толпой женщин сообщниц, они то кричали что-нибудь, то замирали.
Так, пока не появилась полиция и сипаи.
Но вот началось нападение. На глазах женщин стали избивать схваченного студента-индуса. Горожанки стали кричать. Вместо того, чтобы прекратить бессмысленное нападение, офицер пустил на толпу кавалерию.
Тогда Кукумини, Лотика и несколько других девушек загикали, отделились от толпы и бросились под лошадей.
Этот отчаянный маневр кончился сперва схваткой с дружинниками Барнеджи, а затем бегством эскадрона.
В толпе после этого появились организаторы и ораторы как революционеры, так и решившиеся выступить с прямыми действиями против правительства националисты.
Толпа после этого разделилась, и главная ее часть пошла к тюрьме освобождать заключенных, другая же часть направилась на объявленные в университете, здании суда и театре митинги. Дружина Барнеджи бросилась в здание полицейского управления, объявляя организацию добровольцев для обороны.
На берегу остались только наиболее консервативные лавочники, закрывавшие свои палатки и перетаскивавшие товары, несколько студентов, разговаривавших об аресте их товарища, и подозрительная кучка каких-то людей, собиравшихся возле харчевенки.
Кукумини пора было уходить, она простилась с подругами и направилась через рынок к храму.
Вдруг группа людей, сговаривавшихся возле харчевенки, увидев, что студенты, кончив разговор, уходят, с гиканьем бросилась им вдогонку.
Раздалось несколько выстрелов, и один из студентов упал.
С харчевенки выскочила находившаяся там толпа полицейских и организованная ими группа громил.
— Ге-ге-ге! — раздалось по улицам рынка гиканье. — Бей гинду! Собак гау-кхана! Они большевики! Забастовщики, разорители! Бей гинду!
Не разошедшиеся еще подруги Кукумини, увидев нападение, с криком — «Ой, морды!» — бросились врассыпную. Одну из них какой-то лавочник настиг, и женщина свалилась под ударом дубинки.
Толпа бросилась на палатки и начала их громить.
Кукумини, охваченная ужасом, перебежала уличку, по которой двигались громилы и, отчаявшись за свое спасение, притаилась за одной из рыночных будок.
Впереди толпы бежал, руководя, очевидно, ею, свирепый гоаниец-христианин.
Он указал на одну палатку. И увидев, куда по его указанию бросилась толпа, Кукумини задрожала. Эта палатка была той, где работал всего несколько дней назад в качестве шлифовальщика Пройда. Сейчас там находился товарищ, перенявший ремесло Пройды, вследствие его отъезда.
Парсис был в палатке, его схватили и на глазах Кукумини начали рвать на куски.
Сосед парсис, попробовав выскочить наружу, что-то отчаянно крикнул в защиту шлифовальщика.
Гоаниец заревел ему:
— Большевик! Бунтовщик! Агент-москвит! Мы знаем это! Уходи пока жив!..
Толпа, соблазненная жаждой наживы, ринулась громить соседнюю лавку ювелира, с которой сорвал дверь здоровый дикий извозчик.
Гоаниец закричал на банду:
— В храм! Там падучая змея нач-герл, которая скрывает большевиков и не дала сипаям разогнать бунт. Идемте, застанем ее в ее гнезде…
Несколько человек нерешительно остановились, рассовывая по карманам захваченные в лавке вещи, остальная банда рвалась в нее.
Гоаниец бросился на крайних, схватывая их и оттаскивая от лавки.
У Кукумини потемнело в глазах, и тысячи мыслей забегали в голове.
Вдруг она вспомнила, что по ее указанию в храме должны были скрываться показывавшие картины помощники Пройды.
Она живо представила себе, что будет с подростками, если их застигнут в пустом храме громилы.
Выглянув из своего убежища на толпу, Кукумини прыгнула сзади будки через улицу и с безумным волнением вбежала в храм.
Она не была уверена, что ее не видели.
Она бросилась к той плите, открывавшей ход в тайник, через которую вошли подростки. И только что она закрыла за собой плиту, как услышала, что толпа бежит к храму.
Тайника громилы не могли знать. Но на него могли напасть случайно.
Кукумини ринулась наверх по лестницам.
Через полминуты она была возле ребят и одновременно услышала гул криков внизу в помещении храма.
— За мной, скорее! — воскликнула она, схватывая за руки Марсельезца.
Услышав внизу буйное гиканье ворвавшихся людей, парни вздрогнули и беспрекословно повиновались девушке.
У Кукумини вспыхнула догадка о том, что бросившаяся спереди в храм толпа не увидит, как они выйдут тем боковым тайником, через который входила к ней Дидабай.
Спустившись с парнями вниз, Кукумини выглянула в амбразуру.
Действительно, здесь громил, морд и полицейских не было. Они штурмовали какую-то дверь в храме.
Кукумини подняла рычаг. Все трое преследуемых очутились вне храма и оглянулись.
— Бежим в университет, там наши, — сказала Кукумини.
Беглецы пересекли широкую улицу и, предоставив погромщикам выть от злости за неудачное нападение, быстро зашагали к тому месту, где должны были быть их товарищи.
Они уже подходили к университету, когда встретили ранее ушедшую с берегу Лотику с одним товарищем.
— А, — обрадовалась Лотика, — мы к вам, Кукумини. Бои должны идти на митинг показывать картины. Теперь митинги не кончатся, пока весь город не уверится, что больше в Индии не осталось ни одного английского чиновника. Но откуда вы бежали, что обезумели и задыхаетесь?
— У нас погром. Громят рынок. Напали на храм. Где Барнеджи или кто-нибудь из дружины?
— В университете есть дружинники. Скорее идемте, и они побегут туда…
Товарищи вошли в заполненное студентами, рабочими и жадно слушавшими оратора горожанами здание.
Кукумини, увидев одного из дружинников, сообщила ему о погроме. Тот бросился к товарищам.
Стремякова и Марсельезца, как только Лотика сказала организаторам митинга, что эти люди с машинами для картин, несколько человек подхватили и повели к трибуне, и ребята, не чувствуя под собой ног от того, что их уже начали признавать, переглядываясь и ликуя, стали извлекать из сумок свои аппараты.
Кукумини рассталась с ними и остановилась.
— А что же теперь делать? — подумала она, соображая, что она лишилась приюта в храме и не знает, что с ней будет. Она примостилась было на одном из подоконников, чтобы посмотреть, что происходит, и обдумать свое положение.
Она не долго осматривалась. К ней подошла одна товарка по профессии и подала подруге письмо.
— Сегодня привезла из Бомбея это одна наша сестра от Дидабай Певучей. Заклинала сейчас же передать тебе, пока письмо не попало джасусам. Какое то несчастье случилось с нашими братьями там, где Дидабай.
Кукумини молча открыла письмо и, прочитав несколько строк, как в столбняке, застыла.
Дидабай в письме сообщала:
«Дорогая сестра Кукумини. Вот уже два дня, как исчез неизвестно куда наш друг, русский большевик. Он, вероятно, схвачен, если не предполагать, что он скрылся, опасаясь прибывших сюда из за моря сагибов дьявольской ложи. Они понаехали с бесстыдной изменницей нашему делу Эча Биби, которая, вероятно, все им рассказала, уже сговорились со сбродом Санджиба и собираются что-то делать. Если ты будешь медлить и не скроешься куда-нибудь, то они и с тобой, что-нибудь сделают. Я, товарищ Вагонетка, Сан-Ху, Бихари и Партаб-Синг не знаем, что делать. Комитет тут больше, чем в Бенаресе, но товарищам некогда обратить на нас внимание, потому что они захватывают фабрики и начали выбирать советы. Сюда прибыли военные корабли инглизменов, и все боятся, что они будут расстреливать Бомбей. Мы не знаем, что делать, и только ходим под охраной рабочих с митинга на митинг, показываем картины. Пожалуйста, сестра Кукумини, если ты еще жива и никто не трогал тебя, придумайте хоть вы с тем товарищем, который умеет делать так, чтобы трубы рассказывали народу правду о его жизни, что нам теперь делать. Будь счастлива, сестра, не попадайся проклятым мордам и скажи, что нам делать».
