наиболее безголовой молодёжи лет двадцать пять назад. Шустрый, костлявый, словно весь складной, только что суставы не стукали деревянно-шарнирно, Фриц сбегал и узнал, что все служащие министерств бастуют.
– Нет жалованья, герр барон, – согнулся Фриц в угодливом поклоне, оглаживая монументальные ляжки Андриса.
– Иди, заводи, – буркнул Андрис, решив, что ехать в сейм на машине при шофёре-лакее солиднее, чем за рулём.
Заседание шло своим чередом, пока не началось обсуждение закона о регистрации сделок с недвижимостью. Это было второе чтение, маловероятно было, что закон будет принят сегодня, поэтому в зале было даже не большинство, а на гостевых местах – почти одни специалисты. После неизбежных формальностей председательствующий спросил, есть ли у кого-либо из присутствующих что сказать по существу обсуждаемого законопроекта, и тут-то с хоров раздалось, перекрывая нудный, как постная похлёбка из разбредшегося гороха, повседневный законотворческий бубнёж:
– Известно ли господину председательствующему, сколько недвижимости в стране ещё остаётся в руках государства или его граждан?
Андриса Силиня в сейме знали многие. Узнали его и сейчас.
– О, господин Силинь… Прошу спуститься в зал, к микрофону номер два.
Паркетные доски жалобно выводили каждая свою ноту, пока Силинь размеренным шагом спускался в зал заседаний. Подойдя к микрофону, который ему указал помощник председательствующего, он повторил вопрос: а известно ли вам… – и добавил: Donnerwetter!
– Полагаю, что уважаемый гость имеет информацию на обсуждаемую тему, пять минут для сообщения…
– Не имею! – огрызнулся Силинь. – Ваши, sacre Menschen, госслужащие не желают готовить таких справок! Им всё равно, что творится в стране, они бастуют, озабоченные исключительно собственным ленивым брюхом! Scheisse!
В зале послышались голоса, взял слово депутат, которого Силинь не знал – рыхловатый, пожилой, с крупными, домашними чертами лица, с виду типичный хуторянин, вышедший в чистую публику. Попросил Силиня и всех, кто ещё будет выступать, «не прибегать к другим языкам, кроме нашего родного, а тем более к оскорблениям на других языках – их ещё не все забыли». А потом сообщил, что, по его данным, около трёх четвертей банковского бизнеса, около сорока процентов крупной промышленности и около тридцати процентов сельскохозяйственных земель и предприятий принадлежат иностранцам и иностранным государствам, в основном – России и российским гражданам.
– Точнее! – раздались крики из зала и с гостевых мест на хорах.
– Какие именно предприятия?
– Те, которые стоят?
– А в Латвии не было колхозов имени сорок лет без урожая! – этот выкрик раздался с хоров по-русски.
– Господа! – зазвенел колокольчик председательствующего. – Закон требует – только на государственном языке!
На хорах началось движение. Кто-то заспешил вниз. Силинь во всю ширь грудной клетки потребовал от председательствующего навести порядок. Микрофон затрещал, засипел – и захлебнулся, не в силах вынести такой мощи звукового напора, и охранник оттеснил Силиня от микрофона. Силинь упирался, но охранник, далеко уступая ему в комплекции, был много шустрее и ловчее. Что и позволяло ему всё время оказываться между микрофоном и разъярённым гостем. В дверях в это время не пускали в зал кого-то ещё, судя по фотоаппаратам – журналистов, от дверей раздавались крики «прошу слова», «есть сообщение по данному вопросу», окликали председательствующего по имени и по фамилии. Наконец кто-то прорвался к микрофону и на очень испорченном латышском, мешая его со словами, похожими на немецкие, но не немецкими, громко стал зачитывать список предприятий, купленных иностранцами в последние месяцы.
Колокольчика уже никто не слушал. Народу в зале прибывало. Охрана махнула рукой на попытки не пускать в зал и сосредоточилась на обороне трибуны, председательствующего и прохода перед первым рядом кресел. Трибуну никто и не штурмовал – дискуссия шла в зале, местами распадаясь на отдельные потасовки, и тогда на пол летели галстуки, пуговицы, мобильные телефоны, ручки, удостоверения и прочее содержимое карманов. Зубы пока не летели.
Силинь протолкался к самозваному докладчику, вырвал у него из рук материалы. Составлены они были не по-латышски и не по-немецки, причудливого оформления над буквами было гораздо больше, чем того требовал латышский и даже немецкий. Он принялся зачитывать понятные ему слова и цифры с этих листов во всю мощь своего деревенского, поколениями хуторян поставленного голоса, перемежая комментариями о гражданском равнодушии, граничащем с изменой, о ненасытном батрацком брюхе, о вредительской хитрости так называемых пролетариев, которые вместо работы спят и видят, как бы разорить хозяина, о сбежавших за границу и подначивающих оттуда агентах то коммунизма, то сионизма, то «новейшего изобретения лодырей, раньше называемых хиппи – антиглобализма». Народу в зале продолжало прибывать, уже звали на помощь охрану. И тут раздался выстрел. Грохот, дым, мелкий звон падения каких-то обломков на миг водворили нестерпимую тишину, в которой словно таяло, расплываясь в дыму, как бы расширяясь в образовавшейся вокруг пустоте, лицо стрелявшего. Это был начальник наряда охраны.
– Мы присоединяемся к забастовке государственных служащих. Благодарю за внимание! – чётко и внятно отрапортовал он, посмотрел на остальных охранников и коротко дёрнул головой в сторону выхода. – За мной!
Толпа невольно расступилась перед ним. Никто не успел опомниться, как охрана миновала торжественные дубовые двери, они неспешно и бесшумно закрылись, и раздался звук поворота ключа в замке.
В разных углах зала раздались выкрики. Но теперь депутаты, журналисты и прочие заинтересованные в событиях не кричали друг на друга и не пытались докричаться до внимательно не слушающего зала. Нет, они кричали в мобильные телефоны. Очень быстро выяснилось, что полиция может ответить только «в настоящее время мы не можем вас принять пожалуйста позвоните позже» – голосом робота, ибо забастовка продолжалась. Спасатели, правда, отвечали сами, живьём – но именно от них депутаты и прочие узнали, что на площади перед зданием сейма идёт митинг. Машина с оборудованием для вскрытия дверей вашего класса прочности или оконных решёток не может пробиться, говорили спасатели, а полномочий разгонять толпу у нас нет.
– Еду подвезём, воду, если надо – лекарства, авось пропустят, – флегматичный русский говорок спасателя разнёсся на весь зал, когда один из журналистов поднёс свою трубку к микрофону. – Там никому пока не похужело?
– Каковы требования митингующих? – председательствующий попытался вспомнить о своих обязанностях. – Есть предложение открыть окна!
Окно открыть попросили Силиня, как одного из самых могучих физически. Несмотря на лета, он сохранял форму.
– Равноправие языков! – доносилось с площади.
– Равенство прав на гражданство!
– Права на занятие бизнесом!
– Почему бастуют госслужащие? – надсаживался в самодельный рупор длиннорукий тип, которого Силинь узнал. Это был монтёр из фирмы по ремонту лифтов и крыш «Эксцельсиор». – Потому что арийский бизнес, или латышский бизнес, или другой бизнес по пятому пункту не-эф-фек-ти-вен! Бизнес бывает только либо эффективным, либо нет! И если он при эффективности ещё и уважает законы, в том числе международные – вот тогда он бизнес! Он даёт доход! Платит налог! Создаёт рабочие места! Чем поддерживает позитив! И вот
