Важа Маглакелидзе показал, что Алекперов (Тофик), расплачиваясь с ним за мандарины, доставал деньги из бумажника ярко-желтой кожи. Обыскивать пока нельзя, надо попросить предъявить личные вещи, зафиксировать бумажник соответствующим протоколом и снова провести опознание, теперь уже бумажника.
— Ребята, вы бы побыстрей закруглялись, — уже второй раз сказал Сокольникову замначальника отделения, — вы же нам работать не даете, все кабинеты позанимали!
Действительно, пора и честь знать. Надо перебираться в отдел. Вот только мандарины сдать в магазин. Стоп! Ящики-то не опознали еще!
Сокольников вновь побежал искать понятых, выскочил на улицу к остановке трамвая и вдруг застыл на месте, сразу обо всем позабыв. Сразу все вспомнив.
Мимо него трудной старческой походкой шла свекровь Надежды Азаркиной.
— Здравствуйте, — пробормотал Сокольников.
Старуха остановилась, взглянула на него прямо и строго, затем обошла, как если бы Сокольников был телеграфным столбом, и зашагала дальше. Сам не зная почему, Сокольников пошел за ней рядом. Шли так целый квартал. Наконец старуха снова остановилась.
— Что вам нужно, молодой человек?
— Я просто хотел узнать… Вы меня помните?
— Я все помню, — ясным голосом сказала старуха. — Что вы хотите?
— Как ваши дела? — брякнул Сокольников.
Старуха пожевала губами.
— Вам лучше знать.
— Понимаете, я сейчас занимаюсь другим делом и…
— Надежда в больнице, — объявила старуха и опустила голову. — Третьего дня себя жизни лишить хотела.
— Как! — ахнул Сокольников. — Почему?
Старость лишает лица подвижности, но все, что хотела высказать старуха, отразилось в ее взгляде. На Сокольникова излилась скорбь, жалость, гнев, презрение, и он в смятении отшатнулся.
Медленно побрел в отделение. А там уже командовал Трошин — он прибыл вместе со следователем, — говорил громко и уверенно, и всем сразу стало понятно, кто тут самый главный и ответственный товарищ.
Надежда лежала на койке у стены. Под глазами синее с желтым, туго перебинтованные в запястьях руки — поверх одеяла. Сокольников взял стул и тихонько сел у изножья. Надежда безразличие посмотрела на него и снова уставилась в потолок.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Сокольников, не надеясь особо на ответ.
— Нормально.
— Зачем же вы так, Надя!
— Вам-то не все равно?
— Нет.
Она искоса посмотрела на него и недоверчиво усмехнулась.
— Нельзя, нельзя так, — сбивчиво заговорил он. — У вас дети, вы не одна. Нельзя одной решать за всех.
— Зачем вы пришли? — перебила его Надежда. — Уговаривать? Не стоит. Я и так все скажу как надо. Не беспокойтесь. На вашу торгашку показывать не буду.
— Я совсем не из-за этого! — Сокольников протестующе затряс головой, боясь, что Надежда ему не поверит. — Просто я хотел навестить… Мне не все равно, если человек вдруг так… Всякое в жизни случается. Я вам помогу… Пойду к прокурору города, в конце концов… Вы не должны так ко всему относиться…
— Что вы от меня хотите, я не пойму? — со странным детским недоумением сказала Надежда. — Это, — она приподняла руки, показывая Сокольникову свои бинты, — это так, глупость. Не знаю даже, как получилось. По слабости. Навестить пришли? Да разве так навещают? Навещают с апельсинами. Или с цветами хотя бы.
Только сейчас Сокольников ошеломленно сообразил, что действительно пришел с пустыми руками.
— Ну а если без цветов, значит, по делу, — продолжала Азаркина. — Из-за торгашки. Но я уже сказала.
— Наоборот! — горячо возразил Сокольников. — Я убежден, что она должна получить по заслугам. И я вам обещаю, что добьюсь этого. Я не хочу, чтобы вы думали обо мне, будто…
Откровенно изумленный взгляд Надежды Азаркиной остановил его на полуслове.
— Да вы что! Зачем мне это? Мне ведь еще в тот день знающие люди все объяснили. Чем меньше я продала монет, тем для меня лучше. Что ж я, не понимаю!
Теперь пришел черед удивиться Сокольникову.
— Тогда… — растерянно сказал он, — зачем же вы это сделали с собой?
— Зачем? — Надежда растянула губы в усталой улыбке. — Надоело все. Одна грязь кругом, без просвета. Все одним миром мазаны. И те, и эти… В общем, по слабости характера.
— Не надо так думать, — быстро проговорил Сокольников. — Я действительно хочу вам помочь. Пока еще не знаю, как…
— Передачки в тюрьму носить будете? — В глазах ее мелькнула на мгновение слабая тень кокетства. И тут же исчезла. — Да ладно вам. А вообще, если хотите знать, те монеты Николай сам торгашке продавал. Все при мне происходило. Он бы и без меня ей продал, да побоялся, что с ним она не станет дела иметь. И денег мне отдал всего двадцатку…
— Так что же вы молчали? — поразился Сокольников. — Это же все меняет!
— А, меняет — не меняет! — Она вяло шевельнула рукой. — Может, жалко его стало. Ему в следующий раз из тюрьмы не выйти. Он же насквозь больной. Язва у него, печень…
— А детей разве не жалко? — допытывался возмущенный Сокольников. — Себя не жалко?
— Всех жалко, — согласилась Надежда и внезапно крикнула с раздражением: — Да что вы ко мне привязались! Какое вам дело!
В палату заглянула медсестра.
— Товарищ, вам пора на выход. У нас обед.
Сокольников поспешно поднялся.
— Вы поправляйтесь, не падайте духом, — бормотал он какие-то незначащие фразы. — Я к вам еще зайду, если вы не против…
— Пожалуйста, — в присутствии медсестры Надежда мгновенно и неуловимо переменилась. — Мне не жалко, заходите…
Интонацией, взглядами, движениями она словно вела давний женский спор, пытаясь доказать, что и у нее не все еще потеряно, что не кончилась жизнь — вот и молодые люди даже приходят навестить. Она старательно играла эту простенькую, но очень важную для нее роль и не видела, что медсестра, красивая и рослая девчонка, ко многому еще равнодушная в своей безмятежной молодости, просто не замечает игры Надежды, как не замечают пассажиры скорого поезда массы мелких и не очень важных деталей, из которых складывается пейзаж, поминутно меняющийся за окном…
Надежду Азаркину и Зелинского судили в конце октября.
Районный народный суд располагался в старом трехэтажном доме на тихой улице. Зданию требовался изрядный ремонт, да и вообще поговаривали, что нарсуд скоро должен перебраться в другое помещение. Но пока судебные заседания по уголовным и гражданским делам проходили в этих маленьких залах, похожих на игрушечные. Посетителей на процессах обычно было немного. Два-три любопытствующих пенсионера, немногочисленные родственники подсудимых.
