— Вы знаете Азаркина?
— Николая-то? Ну!
— Пятнадцатого июля вы с ним встретились возле станции техобслуживания. Так?
— Было, — подтвердил Кротов.
— С какой целью?
— Так ведь… известно с какой. Я тогда пустой был. Без денег то есть. А Николай — он сказал, что достанет.
— Откуда?
Свидетель задумчиво потрогал мясистый, в синих прожилках нос.
— Да я как-то не спрашивал. Чего-то продал вроде. Они туда с женой пришли, а я в сторонке, чтоб не у нее на глазах…
— И много он достал?
— Ну-у! — с уважением оказал свидетель.
— Сколько конкретно? — требовал адвокат.
Кротов подумал, пару раз дернул себя за нос и объявил:
— Пятьсот.
— Что ж ты брешешь, паскуда! — крикнул Азаркин. — Ты видел?
— Видел! — обиженно отреагировал Кротов. — Кто передо мной червонцами тряс!
— Врет он, граждане судьи, я вам клянусь. Это же алкоголик!
— Я алкоголик! — сокрушенно сказал Кротов. — А он трезвенник. Дружок называется!
— Откуда вы знаете, что именно пятьсот? — спросил один из народных заседателей, крупный пожилой мужчина с обветренным лицом строителя.
— Да он сам сказал, — ответил Кротов. — И пачка такая солидная. Одни червонцы.
— У защиты еще есть вопросы к свидетелю? — спросила Поливанова.
— Вопросов нет. — Адвокат опустился на стул и запрокинул голову.
В общем, адвоката Сокольников недооценил. Тот вовсе не собирался давить на жалость и взывать к родительским чувствам членов суда, как Сокольников предполагал вначале. Методично и настойчиво адвокат доказывал, что Надежда Азаркина не преступница, а самая настоящая жертва мужа-алкоголика, потерявшего совесть и человеческий облик. Причем он не только вынудил Надежду пойти на нарушение закона, но фактически сам стал исполнителем и главным лицом преступления. Адвокат доказывал это настолько успешно и убедительно, что судебное разбирательство завершилось еще до обеда и самым неожиданным для Азаркина образом.
После десятиминутного уединения в совещательной комнате судьи заняли свои места, и Поливанова зачитала определение, из которого следовало, что в свете вновь открывшихся обстоятельств суд возбуждает в отношении Николая Азаркина уголовное дело и направляет его для производства следствия. При этом суд с учетом тех же обстоятельств избирает для Азаркина в качестве меры пресечения содержание под стражей.
При этих словах в зал вошли два милиционера и встали по обе стороны от Азаркина. Он как-то суетливо и растерянно задергался, принялся приговаривать вполголоса «вот значит как!», «значит так, да?».
Один из милиционеров слегка подтолкнул Азаркина в спину: пошли, мол. Азаркин поперхнулся и тут же замолчал. Заложив руки за спину и опустив голову, он съежился, сделался маленьким и беспомощным. Жалко, испуганно взглянул на мать и Надежду.
— Коля! — простонала вдруг старуха.
Слезы покатились по ее лицу. Она шагнула к Азаркину, видимо, желая его обнять, но молодой румяный милиционер преградил дорогу.
— Не положено, мамаша, — произнес он твердо, но все же со смущением.
И у Азаркина тоже лицо задергалось и скривилось.
— Мама, — всхлипнул он, помотал головой и крикнул конвоирам. — Ведите! Хватит душу мотать!
Надежда все так же сидела за барьерчиком для подсудимых и смотрела на происходящее с тупым и отстраненным безразличием.
К ноябрьским праздникам ударили морозы. Лужи прочно схватило льдом, порывистый холодный ветер гнал по асфальту редкие снежинки. Холод застал горожан врасплох. На улицах меховые шапки соседствовали с легкомысленными кепочками, теплые сапоги с осенними туфлями.
В управлении шло предпраздничное собрание. Мероприятия этого ждали: по сложившейся традиции в конце собрания отличившихся награждали премиями и ценными подарками.
Речь на трибуне держал начальник управления Тонков. Умеренно похвалив коллектив за достигнутые успехи, он перешел к недостаткам и задачам. Недостатки, как обычно, были серьезные, а задачи ответственные. Предстояло усилить и совершенствовать, осуществить и добиться, и, хотя Тонков не сказал ровным счетом ничего нового, все сидели тихо и слушали очень внимательно.
Наконец, поздравив подчиненных с пятьдесят девятой годовщиной Октября, Тонков завершил свое выступление. На трибуну один за другим поднимались представители отделов и говорили примерно то же, но покороче. Зал немного расслабился, пошел легкий шумок, и замполит в президиуме несколько раз стучал карандашом по графину с водой.
От отдела БХСС выступал Трошин. В ослепительно белой рубашке, отлично сшитом сером костюме, он смотрелся на трибуне очень эффектно. Даже разговоры на минуту слегка приутихли. Изредка встряхивая аккуратной, волосок к волоску, прической, Трошин тоже говорил о необходимости решительного усиления, высокой принципиальности и ответственности, которые требуются от каждого из сидящих в зале. Он назвал передовиков отдела. Среди перечисленных фамилий Сокольников услышал свою и не мог не признать, что это оказалось приятно. Проявляя самокритичность и принципиальность, Трошин, естественно, сказал и об имеющих место недостатках, пожурил отстающих, в числе которых оказался старик Демченко. Тот сидел от Сокольникова за два стула и сразу же принялся возмущенно возражать, правда, вполголоса. Но вот и Трошин, заверив, что выполнит и оправдает, вновь уступил трибуну Тонкову.
Началась самая приятная часть собрания. Награжденные и поощренные выходили поочередно к столу президиума, Тонков вручал награды, зал благожелательно аплодировал. Сокольникову не дали ничего, зато Демченко, напротив, вручили какую-то грамоту. Это примирило Демченко с отзвучавшей критикой, и он выглядел почти довольным. Наконец собрание объявили закрытым, все пошли по своим отделам.
Они еще раз собрались у Костина, который снова, от себя лично поздравил всех с праздником и пожелал всевозможных благ в труде и личной жизни. А потом отпустил по домам. Всех, кроме дежурного по отделу. Сокольников и был сегодня этим дежурным. Не повезло ему под праздник. Он вздохнул и пошел в свой кабинет.
Однако сидел один недолго. В пустом и тихом коридоре внезапно раздались шаги, и вошел Демченко.
— Значит, дежуришь, — сказал он, чтобы завязать разговор. — Ну как там дела с твоей Азаркиной?
— Никак, — пожал Сокольников плечами. — Дело на доследовании.
— Да-а, — подтвердил Демченко. — А знаешь, как оно дальше пошло?
— Мне не докладывают, — сказал Сокольников. — Откуда же мне знать? Да я и не стремлюсь. Своих дел хватает.
