— Завтра, господин капитан, — ответил Петро. — Приготовиться получше надо. Завтра после полдня выйдем, к вечеру само что ни на есть лов хороший.
— Гут. — Моренц взглянул на Калугина, спросил: — Что еще просить от меня?
— Пару людей еще на подмогу, — ответил Петро. — Прикажите, господин капитан, своему адъютанту, чтоб двух солдат выделил, которые подюжей. Одним нам не оправиться...
Моренц стоял у борта и непрерывно курил. Третий раз закидывали сетки, в трюме лежало уже два небольших сомика, десятка три крупных лещей и судаков, а севрюги пока не было. Гестаповец вошел в азарт. Он покрикивал на Петра Калугина, на рыбаков, на двух своих солдат, которые помогали рыбакам. Солдаты старались изо всех сил, френчи их взмокли.
Петро успокаивал Моренца:
— Не беспокойтесь, господин капитан, севрюга будет. Истинный господь, будет! Она завсегда ближе к вечеру идет.
— Скоро надо! — торопил Моренц. — Вечер уже есть, севруг нет.
Вечер действительно спускался на море. Все сумрачнее становилось небо, затягивался вечерней дымкой далекий берег, темнела голубоватая вода...
Моренц дважды хотел приказать Петру Калугину возвращаться в поселок, но передумывал: уж очень сильным было желание удивить своих друзей лично им пойманной севрюгой. Да и ничто вокруг не вызывало в нем никаких подозрений, сколько ни всматривался он в морскую даль. Вода и вода. Только однажды милях в в четырех-пяти от баркаса проплыл немецкий транспорт в сопровождении двух боевых катеров.
А Калугин искусно уводил баркас к старому молу.
— Севрюга будет, господин капитан. Истинный господь, будет!.. — говорил он.
Третий замет оказался удачным. Еще не вытащили на борт и половины сетей, как рыбаки почувствовали: бьется в них или севрюга, или огромный сом. А когда рыбина всплыла на поверхность и ударила хвостом по воде, Петро крикнул:
— Севрюга!
Моренц и сам уже видел, что это была большая севрюга. Глаза у него еще больше загорелись охотничьим азартом, он засуетился, хотя и не знал, что теперь, надо делать.
— Скоро! Скоро вытаскивайт сетка! — закричал капитан.
— Скоро нельзя, — ответил Петро. — Уйти может рыбина. Надо осторожно.
Он, как и рыбаки и солдаты, тоже выбирал сеть, вспотел от напряжения, но все время украдкой поглядывал то на Моренца, то на своих помощников.
Рыбина снова всплеснулась. Вода у самого борта взбурлила, запенилась. Калугин крикнул:
— Господин капитан, помогите! Уйдет, проклятая!
Моренц схватился за край сетки, начал тащить.
— Вон она, вон! — Калугин, казалось, и сам испытывал искреннее волнение. — Федорыч, давай крюк! Николай, будешь глушить! Тащите, братцы, тащите!
Наконец сети подвели к борту, закрепили и приподняли севрюгу над водой. Она с остервенением билась, точно надеялась разорвать сети и уйти в море. Моренц опять закричал:
— Скоро вытаскивайт!
Он наклонился над бортом, с любопытством разглядывая острую рыбью морду. И в тот же миг почувствовал тупой удар в голову. Моренц оглянулся, увидел искаженное злобой лицо Калугина. Рука дернулась к пистолету, но сил уже не было. Темнота окутала сознание, и гестаповец упал на палубу.
А в это время четверо рыбаков расправлялись с солдатами. С одним покончили сразу. Тот самый Федорыч, которому Калугин приказал брать крюк, с придыхом рубанул этим крюком немца. Не успел тот даже сообразить, что произошло, как был уже за бортом. На другого сзади набросились двое. Немец вывернулся, ударом кулака в подбородок свалил пожилого рябоватого рыбака, прыгнул к тому месту, где лежал его автомат и уже схватил его... Но кто-то ударил немца в висок, кто-то вырвал автомат и прикладом этого же автомата хватил его по голове. Солдат дико закричал, зашатался и медленно сел на мокрые сети.
Его тоже, сразу обмякшего, выбросили за борт.
Скручивая веревкой руки Моренца, Петро сказал:
— Севрюгу надо поднять. Пригодится.
*
Моренц очнулся часа через два. Он лежал на койке с туго скрученными руками. Голова раскалывалась.
Он вспомнил и понял, что его завлекли в ловушку не для того, чтобы просто убить. Если бы хотели убить, то убили бы еще там, в море. А сейчас — Моренц это чувствовал по тому, как спокойно, не раскачиваясь, стоит баркас — они находятся у берега. Может быть, даже недалеко от того рыбачьего поселка, где его ожидает шофер Ганс Штрипке. Ожидает и ни о чем не думает. Ведь он сам, Моренц, сказал шоферу: «Никуда не уезжай. Жди меня здесь».
Наконец за дверью послышались приглушенные голоса, и в кубрик вошли люди.
— Зажги лампу, Калугин, — сказал кто-то очень тихо.
Свет ударил в глаза гестаповцу, он на секунду закрыл их, потом снова открыл и увидел двоих: Калугина и еще какого-то человека, показавшегося капитану знакомым.
Этот человек сел на скамью чуть поодаль от Моренца, вытащил из кармана пиджака пистолет и положил его к себе на колени. Потом приказал Калугину:
— Развяжи его.
Калугин разрезал ножом веревки, и гестаповец медленно, преодолевая слабость, присел на койке.
— Я — комиссар партизанского отряда Краев, — сказал человек. — Говорят, что вы меня усиленно разыскивали, господин Моренц, после того как я ушел с вашей баржи. Вы меня очень хотели видеть? Ваше желание, наконец, исполнилось.
Моренц был бледен, но спокоен. В нужную минуту гестаповец умел сдерживать свои чувства. Он даже улыбнулся и сказал, глядя прямо в глаза комиссару
— Я слышал, что господин Краев обещал проделать с капитаном Моренцем ту же операцию, какую его люди проделали с моим предшественником капитаном Мауэром. Для этого я вам сейчас понадобился?
— А разве капитан Моренц не заслужил того же, что заслужил его предшественник? — в тон ему опросил комиссар.
— Возможно, — спокойно ответил Моренц. Он хотел сказать, что Краев говорит по-немецки, как чистокровный ариец, но передумал и продолжал: — В конце концов мы — солдаты.
— Вы не солдат! — жестко проговорил комиссар, и Моренц опустил голову, чтобы не видеть его глаз. — Вы — палач! Разве честные солдаты пытают детей и калек?
— Это входит в мои обязанности, — холодно ответил гестаповец. — Я, собственно, не нарушаю инструкций своих начальников.
— Таких же палачей, как вы?
Моренц молчал.
Он сморщился от боли в голове, страшной, невыносимой. Казалось, что к голове приложили раскаленный металл и он проник уже внутрь. И жжет так, что хочется упасть, кататься по полу и выть. И если бы вокруг были свои, он выл и катался бы... Но здесь только враги, и пусть боль усиливается во сто крат, капитан никогда не покажет, как он страдает.
