— Не бойся, Отто, — сказал шофер солдату.
Но немец продолжал стоять на пути: им завладел страх.
— Эх ты, вояка! — Петро сплюнул, отстранил солдата и шагнул к морю. — Эй, там, на шхуне! — крикнул он. — Где господин Моренц? Задержка тут, конвоир сомневается.
Прошло не более минуты, и гестаповец подал голоса
— Ганс, кто с тобой?
— Отто Биргер, господин капитан.
— Какого черта вы там медлите, Биргер? — зло крикнул Моренц. — Давайте сюда рыбака! Ты тоже садись в шлюпку, Ганс. Машина пусть постоит.
...Это была шлюпка со шхуны, Иван готов был дать любую клятву, что он не ошибается. Вот и уключина изогнута, и бортик выщерблен, и якорек тот же — Иван сам посылал Леньку домой за этим якорьком.
Он поднял деревянную ногу, перешагнул через борт шлюпки, сел на корму.
Прежде чем подняться на баркас, Петро вытащил нож, разрезал веревку на руках Ивана. Потом сказал:
— Давай, взбирайся. Или подожди, пускай они первые.
Солдат повесил автомат на грудь, взялся руками за борт и легко перепрыгнул со шлюпки на баркас.
— Не падай! — тихо сказал кто-то на баркасе.
Ивану показалось, что немец застонал. Застонал глухо, будто ему зажали рот. И еще показалось Ивану, что он услыхал шум борьбы. Кажется, этот шум встревожил и шофера. Он вдруг весь напрягся. Петро заметил перемену в его поведении. И тоже напрягся, выжидая.
— Ганс!
Это опять глухо вскрикнул солдат. Вскрикнул и сразу умолк. Но теперь шофер не сомневался: на баркасе происходит что-то неладное. Он резко повернулся к Калугину, выхватывая пистолет из-за пояса, куда сунул его минуту назад.
— На!
Петро рукояткой нагана ударил шофера между глаз. Тот запрокинулся на спину и свалился со шлюпки.
— Живо, Иван! — бросил Калугин.
А Иван стоял и оторопело глядел на Петра. Догадка проникла в его сознание, но Глыбе трудно было в нее поверить. Очень трудно. Неужто все, что пришлось пережить, уже позади, и он, Иван Глыба, снова на свободе? Неужто Петро не тот, за кого он его принимал?..
Иван сказал:
— Петро, котелок мой что-то плохо варит... Будто с похмелья я, понимаешь?
— Потом, потом, Иван, — ответил Калугин, подталкивая Глыбу. — Поторапливаться надо.
С помощью Петра Иван взобрался на баркас. Кто-то подхватил его под руки и увлёк в кубрик. Глыба слышал, как Петро кому-то крикнул:
— Вира якорь! Пошли к шхуне!
Дверь в кубрик открылась, и Глыба сразу увидел Краева.
— Комиссар! — не сказал, а выдохнул Глыба и повторил: — Комиссар!
Артем Николаевич долго смотрел на рыбака, не произнося ни слова. Он только покачивал головой и молчал. Потом сказал:
— Вон они что с тобой сделали, брат ты мой...
— А Ленька? — весь подавшись вперед, прошептал рыбак. — Где мой брательник? И где мать?
— Все в порядке, Иван. — Краев подтолкнул Ивана к койке, усадил его и сам сел рядом: — Ленька и мать в надежном месте, можешь не беспокоиться.
И только теперь Иван Глыба почувствовал, как спала с него огромная тяжесть, которую он так долго нес на себе. У него не было сейчас даже сил для того, чтобы поднять парус, но, если бы ему сказали, что он должен пройти тот же страшный путь, который он прошел, рыбак без единого слова повторил бы его с начала. Лишь бы в конце пути услышать вот эти слова: «Все в порядке».
— А шпендрики? — спросил Иван. — Как они?
Комиссар улыбнулся.
— Отдохни, Иван, маленько. Скоро все узнаешь.
Шхуна «Мальва»... Иван узнал бы ее среди сотен других кораблей даже в такой темноте. И если бы он и не видел ее, то разве голос, который донесся сейчас с носа корабля, — это не голос Сашки Аджарова?
Баркас мягко стукнул о борт шхуны. Глыба провел руками по шершавому телу судна и прижался к нему щекой. Запах смолы, такой знакомый, всплеск воды под форштевнем, и ветерок, шевельнувший волосы, нет, все это не было сном! Вот перед Иваном спустили шторм-трап, и чьи-то руки помогли подняться на палубу. И сейчас же он почувствовал, как к нему кто-то прижался. Иван поднял руку и пальцами нащупал длинные мягкие волосы.
— Нинка? — спросил он. — Не надо, сестренка... Заплакать я могу от такого...
Его провели в кубрик. Та же коптилка стоит на столе, тот же запах матросского жилья, и на клеенке рассыпана махорка. Глыба еще спускался по трапу, когда сверху на него прыгнул Юра и, чуть не сбив его с ног, повис на шее.
— Дядя Иван, ты? Иван Андреич!..
Он плакал и терся щекой о щеку Ивана.
— Ну что ты, парень, ну, что ты, — голос у Глыбы дрожал и прерывался. — Вот ведь как получается... Ну, спасибо тебе...
Саша стоял в сторонке и ожидал своей очереди. Когда Юра отошел от Ивана и Саша шагнул к рыбаку, тот расставил руки и сказал:
— Сашка! Малявка рыбацкая! Иди обнимемся!
И вдруг он замолчал. Случайно взглянув в глубь кубрика, он увидал Петра Калугина. Петро сидел на койке и смотрел на Ивана.
— Петро! — крикнул Глыба.
Он опустился на койку, не в силах больше стоять. И закрыл глаза. На какое-то мгновение перед ним мелькнул кабинет Моренца и Петро Калугин, ударом сваливший его с ног. Нет, не думал тогда Иван, что играет Петро с гестаповцами. А почему не подумал? Разве может настоящий рыбак стать Иудой? И выходит теперь, что сильно Иван виноват перед своим другом за то, что даже в мыслях опоганил душу человека.
Краев между тем позвал Василия Ляшко, приказал:
— Поднимайте паруса. И в бухту.
А Петро Калугин сидел рядом с Иваном, положив свою руку на одеяло, и тихо говорил:
— Я, Иван, как увидал немцев, все во мне перевернулось. Иду один раз по улице, гляжу, фашист на тротуаре стоит, сигарету курит. А Федька Лобов, знаешь, малец Игната Лобова, с рогатки — бац в него! Камушек немцу в руку попал. Скривился немец, снял автомат и — все! Подбежал я к Федьке, а он, бедолага, лежит и две дырочки в шее. Да... Немец отвернулся, стоит, сигарету докуривает. Ну, думаю, душа с тебя, гада, вон, расшибу тебе сейчас черепок! Сам дрожу, Иван, как в лихорадке. И кончил бы я немца, да от нервов напало на меня. Нагнулся я за камнем и упал. Бить меня начало об землю, а очнулся уже дома...
Ох, Иван, и лютовал же я! Мать из хаты попервах не выпускала, боялась за меня. Потом опомнился. Нет, думаю, гады, дураком не буду, сам под пулю не полезу. Биться с вами придется долго, надо держаться...
Петро рассказывал, а Иван слушал и слушал, и будто заново видел и себя, и Петра Калугина, и всех людей советских, взваливших на свои плечи великую тяжесть.
Потом проговорил:
— Да... Биться придется долго, Петро...
