— Вот что, товарищ Пуговкина, скажите откровенно: денег вам не надо? Вы по-товарищески!..
— Нет, господа-товарищи, от вас денег мне брать негоже, хотя, по правде, у меня в купе за диванной спинкой рублей сто засунуты, ну, да Бог с ними, у меня рублей пять с собой есть! До дому доберусь, а там мне не надо!
— Мы сейчас дадим вам денег, сколько нужно вам на первое время, а с теми деньгами, что в вагоне, — каюк, пусть уж пропадают, некогда с ними возиться…
XI
ОДНО СПЛОШНОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ…
Девять часов вечера…
— Как твоя фамилия? — благодушно спросил генерал Попелло-Давыдов вновь присланного к нему проводника.
— Василий Курносов, ваше превосходительство! — отвечал ему я.
— Что же это ты, братец, такой измазанный, как черт из пекла? Хоть бы ты сажу с морды смыл, на ночь даже страшно с тобой говорить! Ишь ты, какой мазилка, весь в угле да в машинном масле!
— Сейчас только из депа, выше высокопревосходительство, спешил. Нарядчик говорит — бегим духом, чтобы сразу — одна нога здесь, другая там!
— Ага. Гм-гм. Хорошо. Сразу, говоришь — по-военному…
— Так точно, ваше высокопревосходительство!
— Давно в проводниках?
— Недавно, ваше высокопревосходительство! Все в депе работал…
— А до депо что делал?
— Пекарем был, ваше высокопревосходительство!
— Пекарем?!
— Пекарем, так точно-с! Булки пек, баранки, торты, печенья разные.
— Пекарем!.. Вот и отлично! И пирожки, значит, печь можешь?
— Могим за всяко просто, ваше высокопревосходительство!
— Да ты, братец, не проводник, а одно сплошное удовольствие! Ну, ступай! Да, забыл! На тебе денег. Завтра мне булку горячую подашь, а то из буфета черт знает что присылают!..
Я сбегал за кипятком, заварил чая и стал благодушествовать…
В вагоне было тихо. Так прошло около часа.
Кто-то постучал в вагонную дверь…
XII
ОБО МНЕ ЗНАЮТ!
Я пошел отворять и пропустил какого-то, видимо, иностранца в морской форме. Он был чем-то взволнован, потому что быстро пробежал мимо меня к генералу. Я постарался внимательно взглянуть ему в физиономию, но не успел закрепить в своей памяти черты его лица…
Громкий разговор заставил меня прислушаться…
Дверь моего купе была приотворена.
Разговор шел на французском языке.
Как эмигрант, живший в Париже около 3-х лет, я, конечно, хорошо понимал по-французски и слышал последующий разговор почти весь до одного слова.
— Генерал, — сказал гость, — неприятная новость! В голубятне поджог!
— Что вы говорите? Когда? Что сгорело?
— Пострадало несколько голубей-почтальонов. Около половины всей стаи. Сгорела сама станция. Остальных голубей успели вынести. Я приказал доставить их прямо к себе в комнату.
— Сейчас же распорядитесь восстановить вышку и оборудовать голубятню!..
— Все будет сделано. Я уже распорядился.
— Вы уверены, что это поджог?
— Умышленный?.. Нет! Загорелось внизу под голубятней у кучеров. Видимо, какая-то пьяная каналья курила и заронила огонь в сено.
— Фу! Слава Богу! Лучше не производить никакого следствия, чтобы не предавать огласке существование голубятни.
— Все-таки я думаю станцию перенести к себе и сделать ее в том же доме, где я теперь живу. Вы знаете, генерал, я переехал теперь на дачу. Милости просим! Живу в имении. Во дворце одного местного купца. В верстах 8-ми от города. Совершенно случайно меня с ним познакомили. Я ему жаловался, что недоволен городской квартирой и он предложил мне свою дачу. Я уже дня три как переехал, и теперь думаю и голубей и, конечно, все остальное перебросить туда же. Там гораздо безопаснее. Хозяин живет сам в городе.
— Я согласен, — сказал генерал. — Перевозите все и я к вам приеду в гости. Не хотите ли ликера или коньяка? Постойте, я позову проводника. Он откупорит еще одну бутылку. Эй, ты, как тебя, проводник, забыл, как тебя зовут! Да, пекарь! Эй ты, пекарь! Буду звать тебя пекарем. Ну, пекарь, открой-ка нам еще бутылочку.
Я стал возиться около бутылки, стоя около них.
— Да, — продолжал гость по-французски, — я вам принес последнюю почту из штаба большевиков. Есть новости. К нам едет оттуда какой-то коммунист. Тут сказана его фамилия.
Он потянулся за бумажником.
— Что? — вскричал генерал.
— Что? — чуть было не закричал я и крепко стиснул бутылку в руках.
Мне пришлось сделать невероятное усилие, чтобы взять себя в руки. Необходимо было действовать стремительно, молниеносно и в то же время обдумывая каждый жест, каждое движение.
Я сделал вид, что у меня сломался штопор, и побежал в свое купе…
Среди необходимых предметов, захваченных мною в генеральский вагон, было несколько сонных порошков, которые по моему требованию тов. Ефремыч заказал и получил от нашего же доктора.
Открыв бутылку, я всыпал в вино один из порошков и через несколько секунд уже спокойно ставил бутылку на стол.
В это время генерал и его гость рассматривали какой-то небольшой клочок бумаги и не обращали на меня ни малейшего внимания.
Я, в свою очередь, тоже задерживался около стола, переставляя посуду, и тоже старательно изучал внешний вид документа, чтоб потом мне было легче его найти.
По виду это был сравнительно плотный блестящий белый прямоугольник размерами в игральную карту. Что там было написано, мне не удалось рассмотреть. Я ушел к себе, но, конечно, слышал весь дальнейший разговор, который продолжался по-французски.
— М-да. Зачем сюда едет этот Лисичкин? Как вы думаете, мусье? Интересно разузнать. Ваше здоровье!..
— Мерси! Совершенно не понимаю, генерал. Я вчера, когда проявил документ, сейчас же сообщил об этом предполагаемом визите начальнику контрразведки, чтобы он ожидал гостя. Но не знаю, что из этого выйдет. Оказывается, что в контрразведке нет ни фотографии Лисичкина, ни его примет. Я вчера же послал запрос туда, чтобы мне сообщили приметы Лисичкина или, лучше, прислали его фотографию.
— А если не пришлют? Позвольте вам еще рюмашку!..
— Мерси! Обойдемся! В контрразведке есть много старых агентов петроградской охранки и жандармских чинов. Наверное, кто-нибудь да знает Лисичкина в лицо. Он видный большевик. Мне это передавал сам начальник контрразведки. Мерси, это уже третья!
— Прошу! Что за счеты? Да, кстати, насчет фотографии. А когда вы покажете мне свои парижские коллекции? А здесь вы делали подобного рода снимочки, среди местных, так сказать, красавиц? — и генерал заржал, как застоялый жеребец.
— Как же, как же, генерал! И здесь снята мной целая коллекция, настоящий цветник! Милости просим! Приезжайте ко мне на дачу. Продемонстрирую с удовольствием!..
Я перестал вслушиваться в разговор, тем более что он становился все тише и тише.
Очевидно, порошки оправдывали свое назначение.
Единственно, теперь я боялся, что кто-нибудь войдет в вагон. Я вышел, затворил обе наружные двери вагона на ключ и заложил запасные задвижки. Если постучатся сейчас — скверно. Если позднее, то как-нибудь вывернусь…
XIII
ПОЧЕРК КОМАНДАРМА
Когда я возвратился в коридор, в салоне у генерала была полная тишина. Я нарочно шел, громко стуча сапогами.
Занавески обыкновенно в салон-вагонах всегда опущены. Это своего рода правило вагонов всех важных персон.
Снаружи ничего не было видно, что делается внутри вагона и потому я действовал без всякой боязни, что за мной могут наблюдать…
В салоне и генерал и гость уже спали. Один, откинувшись на диван, другой — свесившись с кресла. Генерал храпел густым басом, а французишка издавал легкий свист и причмокивал губами.
Прежде всего я взял со стола бутылку. В ней оставалось около половины жидкости. Я вылил все до капли в уборную. Взял другую, нераспечатанную бутылку той же марки из корзины, стоившей под письменным столом (генерал, очевидно, был человек запасливый и имел походный погребок), тоже откупорил, вылил и из нее больше половины в раковину, несколько капель пустил в первую бутылку, бросил первую бутылку на столе, а вторую с остатками вина поставил на стол.
