преодолела лестницу и взобралась на сцену – с той стороны, где было темнее всего.
На экране слишком серьёзная и мрачная госпожа Моралес – судья Моралес – говорила какие-то непонятные слова.
– Некоторые, возможно, полагают, что признание обвиняемой снимает необходимость в продолжительном слушании, – сказала она холодным, бездушным голосом, от которого Финн затосковал по настоящей госпоже Моралес. Настоящая госпожа Моралес не казалась такой жестокой, даже когда ругала Натали. – Но наше общество верит в силу правосудия, и…
Джо фыркнул, заглушив её слова.
– Это не правосудие, – буркнул он.
Но толпа у него за спиной радостно закричала, словно зрители верили в каждое слово, произносимое злой госпожой Моралес.
Нет, не так. Как будто они впитывали каждое слово, произносимое злой госпожой Моралес. Как будто боготворили её.
– Робот под креслом, – прошептал Джо, и Финн ощутил дрожь предвкушения: «Если эти люди способны восхищаться злым судьёй, посмотрим, что они скажут, когда услышат маму».
Финн наблюдал за Джо. У того дёрнулся глаз, а потом слегка приподнялись углы губ.
– Он у неё в руке, – сказал Джо. – Получилось!
Финн подавил желание отобрать у мужчины очки, чтобы увидеть мамино лицо в ту секунду, когда она взглянула на механическую ящерицу. Наверное, у мамы было такое же выражение, как утром на Рождество или в День матери, когда Финн сделал для неё целых две открытки. Она сияла…
Потому что механическая ящерица несла не только миниатюрный микрофон – к ней ещё был прикреплён крошечный клочок бумажки. Записка. Кривое сердечко и подпись малюсенькими буквами: «Дети спасены».
– А она не решит, что речь идёт о детях Густано? – с тревогой спросил Финн, пока Джо это писал. – Вдруг она перепутает?
– Деточка, тут нет места для разъяснений и разных тонкостей, – сказал Джо. – Мы не можем написать, что Натали – наше секретное оружие или что сразу после этого мы займёмся детьми Густано. А вдруг записку перехватит охрана? Или судья Моралес?
Финн взглянул на Натали, которая стояла, прижав ладони к прозрачной стене. Как ужасно иметь одновременно добрую маму и злую.
Или злую маму, которая похожа на настоящую.
– Мне кажется, мама уже должна была заговорить, – с тревогой прошептала Эмма.
– Дай ей время понять, что такое мы прислали, – сказал Джо.
У Финна бешено забилось сердце. Он терпеть не мог ждать.
Послышался гул – такой звук обычно издаёт дешёвый микрофон, когда его включают.
На экране по-прежнему было хмурое лицо злой госпожи Моралес, но, перекрывая её голос, на весь зал раздалось:
– Этот суд – фальшивка!
«Мама! – обрадовался Финн. – Давай, мама!»
– Правительство лжёт вам! – голос мамы звучал твёрдо и громко. Именно так, как Финн и хотел. – Я никогда…
Снова послышался гул. Он заглушил мамины слова.
И в зале погас свет.
– Вы это предвидели? – спросила Эмма у Джо в темноте. – Вы знали, что они отключат электричество, чтобы перебить маму?
– Нет! – ответил Джо. – Я думал…
– Финн! – позвал Чез, протягивая руку.
Его рука коснулась плеча Эммы, и в ту же секунду Финн протолкнулся мимо них обоих, устремившись к двери на сцену.
– Мы должны добраться до мамы раньше, чем охрана! – крикнул он через плечо.
Обычно мозги у Эммы работали так же быстро, как у Финна ноги, но теперь ей страшно не хватало пары секунд, чтобы подумать и рассчитать последствия каждого поступка.
Толпа у неё за спиной перешла от потрясённого молчания к негромкому гулу.
Люди поверили маме? На чьей они стороне? Эмма не знала. Она не могла разобрать некоторые слова – только оглушительный рёв.
Гнев? Страх?
– Финн прав! Мы можем воспользоваться темнотой! – воскликнула Натали. – Она нас укроет!
В следующее мгновение включилось нечто вроде аварийных ламп. Они были такими маленькими, что вместо того, чтобы рассеивать мрак, лишь отбрасывали тени. Но Эмма разглядела тусклый силуэт младшего брата за дверью, на полпути к сцене.
Финн казался очень маленьким и беззащитным. И Эмма вмиг забыла всё – логику, план Джо, толпу…
– Финн, подожди меня! – крикнула она.
Она протолкалась к двери, больше не боясь ни охраны, ни сигнализации.
«Ведь сигнализации тоже нужно электричество, – сказала Эмма себе. – Или для неё есть запасной генератор?»
Она не коснулась дверной ручки, и сигнализация не сработала, но это было уже не важно. Эмма бежала по лестнице, прыгая через две ступеньки. Она не оглядывалась, но думала, что Чез, Натали и Джо следуют за ней.
Она догнала Финна на краю сцены и заставила пригнуться.
– Давай хотя бы осмотримся, прежде чем вылезать, – шепнула Эмма на ухо брату.
Они вместе выглянули на сцену.
Над мамой возвышался тёмный силуэт в длинном одеянии.
Это была судья Моралес.
– Я никогда… эй? – с сомнением произнесла мама, очевидно, пытаясь оживить микрофон.
– Хватит, – насмешливо сказала судья Моралес. – Ты что, не понимаешь, что все микрофоны выключены? Между тобой и залом звуконепроницаемая стена. Тебя никто не услышит, даже если люди перестанут кричать.
Эмма поняла, что шум толпы звучит глухо, словно доносится издалека. Может быть, она слышит его только потому, что оставила дверь открытой.
– Я… я… – выговорила мама.
К судье Моралес подбежали охранники.
– Нам охранять заключённую? – спросил старший. – Обыскать её? Наказать?
– Это всё потом, – резко ответила судья Моралес. – Она никуда не денется. И сообщников мы тоже поищем позже. Сейчас главная задача – усмирить толпу. План шесть дробь два. Вперёд!
Вместе с охранниками она направилась в дальний конец сцены, мимо массивного деревянного помоста для судьи и пустой скамьи для присяжных.
Мама осталась одна.
И тогда Финн первым перелез через край сцены и побежал к маме.
Эмма бежала за ним, и ей хотелось крикнуть: «Мама, мама! Мы здесь! Мы любим тебя! Ты рада, что мы пришли? Мама, я думала, что мы больше никогда не увидимся! Это самая счастливая минута в моей жизни!» Но она стиснула зубы и удержалась, потому что они бежали в темноте, и судья Моралес вместе с охранниками находилась всего лишь по ту сторону сцены, а разгневанная толпа – всего лишь по ту сторону перегородки.
И мама была ещё в оковах.
И всё-таки когда Эмма поравнялась с Финном, она отбросила осторожность, обежала скамью для свидетелей и бросилась к маме. Финн тоже. Они вместе обняли маму с двух сторон.
– Мы тебя спасём! – прошептала Эмма, а Финн радостно выдохнул:
– Мамочка!
И тогда мама ахнула и начала сразу смеяться и плакать, то зажимая себе рот руками, то целуя детей.
– Моя Эмма? – недоверчиво шепнула она. – Мой Финн?
Эмма понимала, почему мама смутилась: она думала, что трое её детей сейчас
