хоть один не пропитается, Пир на весь мир будет испорчен, – расстроенно заметил Оливье.
Вернувшись к столу, я поставил миску. Сел рядом и примостил свою тарелку. Фея спала, склонив голову на руки. Сопела и в такт вдоху за спиной дрожали прозрачные крылышки.
Оливье всё рассказывал про Пир на весь мир, пока я не сказал:
– Учитель, она спит.
– Да? – удивился дядя, склонившись над миской и, отпив Мечты пирата, пробормотал. – Устала, бедняжка.
– Конечно, ей столько пришлось пережить, – скрепя сердцем, поддакнул я.
– Точно, – согласился он и отпил ещё супа.
– Учитель? – начал я.
Слова не хотели подбираться, а тем более складываться в разумные предложения.
– Мне очень жаль, – подсказал голем.
Я махнул на него рукой.
Оливье оторвался от тарелки и посмотрел на меня мутным взглядом.
– Я, правда, хочу быть вашим учеником, – проговорил я. – Понял сегодня, когда морковь резал. Мне стыдно, что я хотел символ свободы украсть.
– Ничего, – мягко вымолвил дядя. – Я утоплю тебя при переходе в Изумрудный остров, всегда хотел посмотреть, как это выглядит.
– Пожалуйста, не надо, – попросил я.
– Да перестань, – отмахнулся дядя. – Я соображаю. Вы хотите свободы, все её хотят, даже маленькие рачки на дне океана, но за всё надо платить. А за свободу всегда приходится расплачиваться жизнью.
– Но вы не можете своего крестника утопить! – убежденно произнёс я.
Оливье вперился в меня водянистыми глазами.
– Конечно, могу.
– Но вы мой крестный отец? – привёл я последний довод.
– Конечно, – согласился он. – Я крестил всеми стихиями тебя, твоего отца и деда. Я крестил вообще всех твоих родственников, в каком-то смысле, и что? Я не могу их убить? Не говори глупостей. От вас не убудет!
– Вы крестный моего отца? – удивился я.
– Да. Традиция такая, – подтвердил Оливье. – Твой прадед, если можно его так назвать, – он усмехнулся, но поперхнувшись закатил глаз, – а по-другому я не могу, – ещё сильнее понизил голос. – Заклятье дюже сильное, как только подумаю, чтобы правду сказать, так кашлять начинаю, хоть помирай. Так что твой родственник, – он сделал особое ударение на «родственнике», – помог мне выбраться из междумирья. Я пообещал крестить его… его… его потомков.
– Прадед пятьдесят лет назад умер, – поразился я.
– Да, я стар, – печально затянул дядя. – Но это не значит, что я не могу выкинуть тебя за борт. Ты покусился на моё имущество.
– Для общего блага, – заканючил я. – Мы единственные, кто может с поглотителями справиться.
– Я стар, – занудно повторил дядя и отхлебнул из миски.
– Кроме нас, их некому остановить, – не сдавался я. – В ошейниках мы ничего не можем сделать!
– Поглотители ужасны! – невпопад сказал Оливье. – Я знаю.
– Да, да! – закричал я. – Они вторжение готовят!
– Только оборотни не лучше. Вы вообще одинаковые.
– Они на тридцать миров нападут!
– Набросятся, – легко согласился дядя. – Но это не значит, что я не могу тебя утопить.
Я вздохнул.
– От артефакта зависит судьба тридцати миров! – не выдержал до сих пор молчавший Евлампий.
– Это не значит, что я не могу тебя утопить! – сказал Оливье и погрозил голему пальцем.
– Можете, учитель! Вы что угодно можете!
– Почти, – кивнул он.
– Так вы не будете меня за борт выбрасывать?
– Буду, – снова кивнул дядя.
– Но почему?
Я вскочил из-за стола.
– Ты должен быть наказан, – серьёзно произнес Оливье.
– Но ведь я еще ничего не сделал! – закричал я.
– Ты собирался, – парировал он. – А намерение подчас важнее поступка.
– Намерение не может быть важнее, – сразу же влез голем. – Ведь намерение предшествует действию. Намерение – это проявление физического желания. А поступок действие…
– Заткнись! – закричали мы с дядей в один голос.
Евлампий замолчал, а мы с Оливье посмотрели друг на друга и засмеялись. Он отвалился на стуле и, покачиваясь, хохотал до слёз.
Фея забормотала во сне, но не проснулась.
– Я тебя утоплю, – ласково пообещал дядя, отсмеявшись.
– Меня уже вместо вас наказали, – напомнил я. – Думаю, можно меня пока не топить. Я же символ свободы не трогал!
Оливье усмехнулся и закрутил черный ус.
– Ты бы и не смог, даже если бы захотел! – с усмешкой заметил он.
– Тогда состава преступления нет, – серьезно изрёк голем.
– Ты считаешь? – задумчиво протянул дядя.
– Определенно. Если обвиняемый, ни при каких обстоятельствах, не мог совершить то, в чем его…
Я демонстративно закрыл уши. И когда магический мешок камней перестанет всех поучать?
Дядя тоже не слушал голема. Он уставился на меня, решая, как поступить. Пошевелил губами, кивнул самому себе и спросил:
– Ты правда хочешь стать искусным поваром?
– Да, – искренне сказал я. – Сегодня, когда резал морковь, я понял, что хочу стать виртуозом, маэстро, художником.
Оливье склонился ко мне, прикоснувшись губами к моему уху, с другой от голема стороны, и настойчиво уточнил:
– Ты хочешь быть моим учеником?
– Очень! – искренне заверил я.
– Вобрать все мои знания и умения?
– Еще бы.
– Клянусь хранить знания и умения, переданные мне учителем. Обогащать их! – пробормотал дядя.
– Что? – не понял я.
Оливье вздрогнул и посмотрел на меня по-особенному. Как смотрят в зеркало, с интересом, но по-хозяйски.
От жадного, немигающего взгляда мне стало не по себе. Впервые я почувствовал себя ингредиентом его нового блюда.
– Хорошо, – кивнул он. – Пока не буду кидать тебя за борт.
Я облегченно выдохнул. Наваждение рассеялось. Мне даже захотелось съесть ещё мечты пирата. Побольше. Чтобы ещё сильнее почувствовать легкость и свободу которые меня переполняли.
Дядя, покачиваясь, встал. Потеребил за плечо спящую фею. Провёл дрожащей рукой по прозрачным крыльям и повернулся ко мне.
– Помоги отнести Люсю, – испуганно попросил он. – По-моему, она разучилась летать.
Глава 10. День рождения Дарвина
Я проснулся затемно. Вылез на палубу и, облокотившись о фальшборт, долго смотрел на тёмное море. Теперь, когда знаю, что не полечу в ближайшее время за борт, могу спокойно пялиться на бесконечность голубых светящихся капель. Без страха, с задумчивой нежностью.
– А! – вскрикнул я. – Море горит!
– Что ты орёшь! – цыкнул на меня Евлампий. – Разбудишь Люсю!
Я показал пальцем за борт.
– Вода светится.
– Естественно, мы же на границе перехода. Доплывём до точки отсчета и переместимся на Изумрудный остров.
– Я раньше не видел, что она горит.
Почему вид сияющей воды так меня напугал? Наверное, из-за дядиных слов: «Я утоплю тебя при переходе в Изумрудный остров». Тонуть в светящейся воде намного хуже, чем в обычной, или мне только кажется?
– Займись чем-нибудь, – строго сказал голем. – Безделье тебе противопоказано. Приготовь завтрак, ты же хочешь стать искусным поваром.
– Хочу, – сказал я. – Это правда.
– А артефакт не хочешь?
Я повернул голову, с укором глядя на Евлампия:
– Зачем спрашиваешь? Мало
