Протокол составил восемнадцать страниц машинописного текста.
показаниях графа имелись противоречия и неясности Хабекер видел это. Но противоречия и неясности можно устранить при последующих допросах. Сейчас сделано главное.
— Еще один вопрос, Топпенау! — вспомнил вдруг Хабекер. — Какой была ваша кличка?
— Моя кличка была «Зеро», — равнодушно сказал граф. — Ее клички я не знаю, а моя — «Зеро»... Я хочу спать.
— Ее кличка была «Альфа», — улыбнулся Хабекер. — Мы узнали это уже давно. Из телеграммы. Впрочем, вы почти спите. Можете идти.
Она не понимала, почему перестали будить среди ночи, не таскают в подвал, не бьют. Не понимала, почему вдруг прислали врача и тот выписывает пилюли и прикладывает свинцовые примочки, делает перевязки. Не понимала, почему разрешили прогулку.
Клерхен высказывала робкие догадки:
— Ваше дело прекращают... Вы их убедили...
Инга отказывалась верить: иллюзорные надежды способны ослабить волю.
Она пыталась понять тактику следствия. В чем ее хотят убедить?
Что пытаются внушить, прекратив истязания и ослабив режим? Может, убеждают, что ее показания вовсе и нужны, что суду хватит домыслов Хабекера? Может, рассчитывают на смятение, которое вызовет новый поворот событий? Или странное отношение к ней рассчитано на то, чтобы выставить Ингу Штраух в глазах других заключенных в качестве предательницы, заслужившей снисхождение тюремного начальства?
Последнее предположение казалось наиболее правдоподобным.
В тюрьме, где, казалось, царит полная немота, существовала своя, не подвластная никакому начальству система обмена новостями.
Новости проникали с воли, новости проникали из одной камеры в другую, новости доставлялись с Александерплац на Принцальбертштрассе и обратно.
Совершенно необязательно знать - как.
Новости проникали, и все.
И может быть, по камерам берлинских тюрем уже ходила весть о смягчении режима Инге Штраух, и товарищи тоже строили догадки, почему ей делают поблажки?
— Теперь надо ждать лучшего! — говорила бедняжка Клерхен.
Лучшего? О нет! Инга Штраух не уповала на гестаповские благодеяния.
Она ждала худшего.
Худшее же могло подстерегать только с одной стороны.
Однажды, выведенная на прогулку, она увидела, что навстречу под охраной эсэсовца медленно бредет высокий человек в полосатом арестантском халате.
Человек брел, заложив руки за спину, сгорбившись, и все же...
Приблизившись, она резко остановилась- тотчас ударили в спину, но Инга не тронулась с места-Заминка заставила высокого человека поднять седую стриженную под бобрик голову.
Она увидела лицо графа фон Топпенау- рот графа дернулся, в глазах мелькнули страх и ненависть.
Он отвернулся и убыстрил шаг.
Вперед! - приказал ей сопровождающий. гуляя по тесному дворику в цепочке заключенных Инга Штраух не различала лиц конвоиров, не следила за поведением товарищей по несчастью. Невидящие глаза упорно смотрели в спину идущего перед ней мужчины, на равномерно двигающиеся острые лопатки и неумело заштопанную прореху пониже левого плеча. Глаза все отмечали и ничего не видели.
Они арестовали фон Топпенау!
Почему?
На основании каких подозрений?
Как давно?
Что он сказал?
Почему отвернулся при встрече?
Почему в его глазах были ненависть и страх?
Означает ли это, что фон Топпенау пал?
Или он- Нет, он же не мог отрицать их знакомство! Но тогда-остаток дня она провела в ожидании вызова к следователю.Клерхен раздражала своим слезливым шепотом, рассказами о муже и первых годах семейной жизни.
Тюрьма все-таки повлияла на нервы, если раздражаешься по пустякам!
Не надо раздражаться из-за Клерхен.
Пусть говорит.
Не слушать.
Понять, случайной ли была встреча с Топпенау в коридоре, или это снова обдуманный ход Хабекера?
Понять, чем он сейчас располагает?
Признался ли граф полностью или следует обусловленной версии?
— Вам скучно меня слушать? — жалобно спросила Клерхен.
— Нет, нет! — с улыбкой ответила Инга Штраух — Просто вспомнила маму и брата...
Выдавать свое состояние даже Клерхен нельзя было. Клерхен тоже могли спросить, как повлияла на соседку но камере случайная встреча в коридоре.
Так как же повел себя фон Топпенау?
К чему надо себя приготовить?..
Наступил вечер.
Надзирательница принесла тюремную баланду и кусок серого хлеба.
Потом миски забрали.
Пришла ночь.
После двенадцати Инга Штраух уснула.
Проснувшись, увидела светлый квадратик оковка, расчерченный черными прутьями решетки.
День?!
Значит, ее не взяли на ночной допрос?
Почему?..
Адмирал Канарис любил цветы. Какое удовольствие получал этот человек, способный проводить в домашней оранжерее долгие часы за высаживанием луковки тюльпанов, за обильным поливом причудливых орхидей и прополкой ящиков со скромными ноготками, ни кто его обычно не понимал. Цветоводческую страсть начальника абвера его ближайшие сотрудники, объясняли посмеиваясь, что это свойственно любому стареющему человеку.
Канарис и сам усмехался: никто не догадывался, что цветы это же как разведка, требуют постоянного внимания мелочи, своевременности тех или иных мер и абсолютного порядка. Никто не знал что любимая оранжерея отнюдь не место куда адмирал удаляется?
А своего рода тренировочный зал где, отдыхая, продолжает совершенствовать и оттачивать те качества личности, которые считает самыми важными для человека своей профессии: терпеливость, сосредоточенность на том, что делаешь в данную минуту, аккуратность.
Не догадывался об этом и майор Граве, приглашенный в конце октября в оранжерею для разговора с глазу на глаз.
Майор послушно ходил за адмиралом между трехъярусными стеллажами, с деланым вниманием выслушивал пространные ботанические пояснения, с отвращением вдыхал густой, влажный, смешанный с пряными запахами тропических цветов запах земли, послушно нагибался, чтобы понюхать ту или иную диковинку, и проклинал того, кто однажды внушил его начальнику столь нелепую причуду — разведение цветов.
Адмирал, нахмурив густые черные брови, приподнялся на цыпочки, протянул руку и оборвал с какого-то цветка потемневший листок. Поджав губы, рассмотрел его, покачал головой, но не бросил, а спрятал в бумажку, которую положил в карман.
Адмирал что-то пробормотал, майор не расслышал, что именно, видимо, выразил досаду. И вдруг, пристально оглядывая соседние горшочки с растениями, приказал Граве снять засаду на квартире Штраух.
