— В каком году вы познакомились?!
— В тридцать... в тридцать...
— Не лгать!
— Нет, нет! Но я вспоминаю... Первый раз... Это нельзя назвать знакомством. Просто я случайно увидел ее с Больцем в ресторане... Они обедали...
— Год!
— Это было в середине тридцать пятого... В августе. Да, совершенно верно, в августе.
— А когда вы познакомились близко?
— Я бы не сказал — близко... В тридцать седьмом году Штраух появилась в посольстве, и меня ей представили.
— Больц?
— Нет, нет! Верьте, господин следователь, нет! Кто-то другой. Право, я не помню, кто.
— Больц присутствовал на этом приеме?
— Да.
— Вы хорошо знали Больца и знали, что Больц знаком со Штраух. Почему же вы обратились с просьбой представить вас Штраух не к нему?
— Я обратился, но... Видите ли, Больц сказал, что почти незнаком с этой женщиной.
— Незнаком?
— Да.
— Вас это не удивило?
— Конечно, удивило. Я даже напомнил Больцу обед в ресторане. Он ответил, что я ошибаюсь.
— И вы поверили?
— Как вам сказать?.. Пожалуй, нет. Но ведь у каждого мужчины могут быть свои тайны...
— Пожалуй, — признал Хабекер, которого вполне устраивали заискивающие нотки в голосе графа. - Тайны могут быть. Значит, вы подозревали интимную связь Больца и Штраух?
Топпенау улыбнулся зябкой улыбкой.
— Но... Если мужчина встречается с женщиной наедине, а на людях отрицает знакомство с ней, то, очевидно
— Понял! сказал Хабекер. Почему вы не признавались в знакомстве со Штраух с самою начала?
— Я... Я был ошеломлен... Я был испуган? бормотал граф.
— Чем? Арестом Штраух?
— Да, господин следователь! Чем же еще.
— А почему вас испугал ее арест?
— Но... Она была моим секретарем. На работу Штраух принял я...
— Если ваша совесть чиста, вам нечего было бояться!
— Да, конечно, и тем не менее... Я вообще боялся этой женщины!
— Боялись Штраух? Почему?.. Отвечайте, почему!
— Господин следователь, поверьте!.. Штраух была любовницей Больца. А Больц оказался нежелательным лицом... Вы же знаете!.. Штраух намекала, что Больц неоднократно говорил обо мне. Конечно, он не мог сказать ничего плохого!.. Однако факт остается фактом: Больцу очень долго доверяли. Я действительно бывал с ним откровенен... А потом, в тридцать девятом, выяснилось, что он исчез... Я боялся, господин следователь, как бы Штраух не проговорилась о прошлом. Только поэтому и на работу ее устроил!
Хабекер не отводил змеиного взгляда.
— Вы запутались, Топпенау! — зловеще сказал он, незаметно для графа нажимая кнопку звонка. — Вы плохо выучили свою роль! Но наговорили вы достаточно... И теперь скажете все до конца!
Топпенау услышал, что дверь отворяют. Услышал шаги нескольких человек. Он не решался оглянуться. Вошедшие остановились за спиной графа. Хабекер кивнул.
— Что вы хотите делать? — закричал Топпенау. — Я не позволю! Я все сказал!..
Через два часа граф фон Топпенау очнулся на цементном полу подвала полицей-президиума. Он смутно понимал, что валяется здесь голый, отданный во власть профессиональных палачей, совершенно беспомощный.
Сознание униженности, отчаяние исторгли у графа первый стон.
Но застонав, он шевельнулся, и острая боль опять помутила сознание.
Предметы расплылись, все стало серым.
Однако ненадолго.
Открыв глаза, он увидел, как ил бесформенной серой массы, помещенной прямо перед лицом, вырисовываются какие-то красные, плоские сочленения.
Когда Топпенау понял, что это его собственные, раздавленные каблуками сапог пальцы, его вырвало.
— Поднять! — различил он знакомый скрипучий голос.
Какие-то люди посадили графа на скользкую деревянную скамью.
Чья-то рука, вцепившись в волосы, задрала его го лову.
— С какого года ты работаешь на Больца?.. Кто радист Штраух?.. Какой у вас шифр? - раздалось рядом.
Граф открыл помутившиеся от слез и страдания глаза.
— Ничего... — выговорил он.
Пытки страшили.
Но еще страшней было признаться.
Признание означало смерть!
— Ванну! — услышал фон Топпенау. — Он заговорит!
Графа фон Топпенау доставили в кабинет, вернее, притащили под мышки двое эсэсовцев.
Облаченный в арестантское платье, граф бессильно обвис на стуле.
Разбитое лицо, налитые страданием, исполненные напряженного ожидания нового почечного приступа глаза арестанта вызвали у Хабекера чувство удовлетворения Вам плохо? — спросил Хабекер.
Топпенау смотрел на него с ужасом, не произнося ни слова, как будто хотел догадаться, на какие еще пытки обречь этот серый, невзрачный человек, получивший власть над его плотью.
— He бойтесь, — сказал Хабекер. — Я не потребую взамен никаких ложных свидетельств... Ай-ай, граф! Так рисковать здоровьем, и из-за кого?.. Позовите врача! Один из охранников удалился. Хабекер уселся за стол. Направил рефлектор в лицо графа.
— Ничего, — миролюбиво сказал Хабекер. — Маленькая неприятность... Я же предупреждал, граф, что лучше всего искренность. Разве вы симпатизируете красным? Ведь нет! Вы просто оступились. И никто, кроме нас, вам уже не поможет. Нужно только проявить добрую волю. Немножко доброй воли и максимум ненависти к красным. Вот и все. А случившееся вы должны рассматривать только как попытку выручить вас из беды. Грубую, грубую попытку, граф! Но что поделаешь? Вы же не хотели понять моих намерений, не верили мне. А вот и врач! Врач осмотрел Топпенау.
— Что-нибудь обезболивающее, — приказал Хабекер. Врач достал шприц, охранники обнажили руку графа, игла легко вошла в мышцы.
— Ну как? — спросил Хабекер через минуту. — Вы извините, я отвернусь. Не могу видеть, как делают уколы-. Еще не полегчало? Ничего, сейчас будет хорошо.
Фон Топпенау согнулся и зарыдал.
— Вы преступник, Топпенау, — раздался жесткий голос Хабекера. — И спасти вас может только полное признание. Только полное признание. Слышите? Полное признание! Ведь вы стали жертвой Больца. Вам незачем защищать его!
— Моя семья! — прорыдал фон Топпенау.
— В случае вашего признания семья не пострадает, — сказал Хабекер. — Мы не тронем вашей жены И ваших детей. Но если вы снова попытаетесь что-либо скрыть..
— Хорошо! — истерически всхлипнул граф. — Я скажу- я все скажу! Меня запутали! Меня подло обманули! И я скажу!
Пишущая машинка в углу кабинета затрещала.
Она трещала до глубокой ночи.
Потом граф фон Топпенау трясущейся рукой подписал протокол допроса, где содержался его рассказ о знакомстве с Больцем и Штраух, о его согласии работать на Интеллидженс сервис и приводились сведения о методах передачи информации Больцу. Граф признался, что сообщал Больцу содержание всех дипломатических документов, а также доверительных бесед с послом, представителями министерства и самим Риббентропом. Он признал, что большую часть документов фотографировал сам или приносил для снятия фотокопий Больцу. Сказал, что своевременно предупредил Больца о готовящемся нападении на Польшу и что в тот же день Больц представил ему Ингу Штраух как свое го помощника и заместителя. Топпенау не отрицал, что видел Штраух раньше. Но утверждал, что не догадывался о ее истинной роли в Польше. Затем граф рассказал какие сведения сообщал Инге Штраух в период по ноябрь тридцать девятого года. Он только просил учесть, что не слишком доверял Штраух, тяготился своей связью с иностранной разведкой и старался сообщать неважные или устаревшие данные. ? - я вообще хотел порвать со Штраух, но она угрожала мне.»
