сдавил лицо руками.
– Господин бывший архивариус, почему вы так убежденно говорите о смерти? – полюбопытствовал Евлампий.
– Я в камере двадцать пять дней. Местная природа богата влагой, поэтому я ещё не умер от жажды. Все остальные уже погибли. Скоро моя очередь.
– Прошу, господин бывший архивариус, объясните, – взмолился голем, и я закивал головой.
– Как говорит распорядитель виктатлона: «Чтобы было понятно, я расскажу, как тут всё устроено». Тюрьма пропитана колдовством, поверьте я разбираюсь. Над нами чары отнятия веса, поэтому те, кого сбрасывают с парапета – не разбиваются. Под нами заклятье утяжеления. Так что «бах и бух»…
Мровкуб Тридцать Первый прочистил горло.
– Простите! Как говорит императорский дегустатор: «Рот устал!»
– Ну и заткнулся бы, – проворчал Оливье.
– Заключенных не кормят и не поют, – как ни в чем не бывало, продолжил архивариус. – Утром проход в полу расширяется. За двадцать пять дней у меня остался пятачок в углу. Так что разумно вам разойтись по разным камерам, иначе проход расширится слишком быстро.
Я озабоченно покосился на дядю. Он задумчиво сидел над провалом, и чхать хотел на слова архивариуса.
– Спасибо, – искренне сказал я Мровкубу.
– От крысиного хвоста больше толку, чем от твоего спасибо, крысёныш, – взревел Оливье.
– Позвольте с вами не согласиться…
– Не позволю! – заорал дядя. – Никогда не говорил спасибо тому, кто обещал, что я сдохну!
– Как сообщил судье разрушитель одного из летающих городов: «Вы слишком прямолинейно и узко мыслите», – ответил архивариус.
– Так подыхайте со своими широкими взглядами. А я поплыву с попутным ветром! – надменно бросил Оливье и, зыркнув на меня, подтянулся и перелез в свой каменный мешок.
– Грубо, но точно! Как говорила одна фея, усаживаясь на кактус в поисках нектара: «Надо верить в лучшее!» – заявил архивариус. – Не надейся я на спасение, давно бы разомкнул руки и бросился в пропасть.
Подумаешь, надежда. Вот когда Оливье перебрался в другую камеру, дыра в полу уменьшилась до первоначальных размеров. Это успокаивало! Я даже сполз по стене и сел на холодный камень.
– А как спать? – спросил я.
– Неудобно, юноша, – печально отозвался архивариус. – Как бы говорил выброшенный на сушу кракен: «Не знаешь куда щупальцы деть».
– Кара! – глядя на меня пригрозил голем. – Не хотел спасать фею, и вот…
– Ей ничего не угрожало! – перебил я. – Спасай я её, нас бы ещё раньше посадили!
– Недавно я защищал тебя перед учителем. Убеждал его, что поступок значимее, чем намерение. Теперь, понимаю, что не прав, – гордо заявил Евлампий. – Да. Я умею признавать ошибки. Намерения должны быть приравнены к поступкам.
– Архивариус, вы не знаете, как уничтожить голема? – заскрежетал зубами я.
– Уничтожить то, что и так не живое, нельзя. Уничтожить, буквально означает превратить в ничто, ни-что-же. А превратить в ничто камень? Извольте! Как говорит хозяин ресторана Единорог: «Бессмысленно, как спаивать пьяницу!».
– Очень мудро, господин бывший архивариус. Големы слишком ничтожны, чтобы маг так долго говорил о нас, – вмешался Евлампий.
– Ты прав, но как говорил один отшельник: «После пустоты и камень собеседник», – согласился архивариус.
– Иногда, лучше быть одному, иначе какой-нибудь оборотень превратит тебя в камень, – проворчал голем.
– Прекрати чушь нести, – разозлился я. – Я в окаменении короля Дарвина не виноват. Ты в сосуд попал и фею напугал! Поэтому…
– Поэтому, не надо было мне мешать! – отрезал Евлампий.
Я вздохнул. Бред! Почему я вечно крайний? Состроив самый презрительный взгляд, хотел сказать, что он лучше всех признает ошибки, но не успел. В дядиной камере сверкнуло, и вверх поднялся столб чёрного дыма.
– О, источник магии, какая незадача, – запричитал архивариус. – Моя вина, я должен был предупредить!
Над стенкой, между камерами, показалась голова Оливье. Лицо покрывал толстый слой сажи. Он обвел нас затуманенным взглядом и спросил:
– Что произошло?
Я даже не узнал его голос, так мягко и растерянно прозвучал вопрос.
– Простите, извините, жаль, – зачастил архивариус. – Моя вина, господин…
– Мастер Оливье, – подсказал Евлампий.
– Да-да, – кивнул Мровкуб. – Мастер Оливье! Тюрьма нашпигована заклятьями, как фаршированная утка яблоками. Как прокрякал стражник на Черногорской таможне: «Не опознал в вас мага». Каменная терраса защищена от колдовства узников. Артефакты взрывает обратная амплитуда заклинания, а на творившего ворожбу накладываются чары спокойствия и повиновения.
– Хотел отправить сигнал на корабль перстнем связи, – сонно пробормотал дядя.
– Так вот оно что! Мастер Оливье всё-таки не чародей. Поэтому, я не почувствовал источника магии? – спросил архивариус.
– Не совсем.
Мровкуб пожал плечами.
– Как говорил застенчивый чернокнижник: «Неловко пользоваться моментом и допрашивать несчастного», – признался он.
– А он будет об этом помнить? – уточнил я.
– Скорее всего, да, – пожал плечами архивариус. – Чтобы расшифровать запутанный клубок тюремных заклятий, нужно колдануть как следует. А тут, как говорил бездарный студиозус: «Чаруй, не чаруй результат один и тот же».
– Жаль, – вздохнул я, поняв, что память останется при дяде.
– Ради благого дела смело жертвуй принципами, – объявил Евлампий и продолжил допрос вместо архивариуса. – Мастер Оливье, что вы сделали?
– Устанавливал связь с кораблем, – вяло повторил дядя.
– А дальше? – не унимался голем.
– Должен был открыть портал.
– Что ещё может ваш корабль, капитан? – допытывался Евлампий.
– Круг чернокнижников вживил в шхуну душу гремлина. Поэтому, корабль почти живой и…
– Это отвратительно! – взвился голем. – Запирать душу живого существа в вещь – преступление!
– Не пори чушь, камень! – нахмурился архивариус. – Гремлины добровольно обитают в вещах.
– Да? – бушевал Евлампий. – У них что, спрашивали?
– Не забывайся, слуга! – загремел Мровкуб. – В Императорском университете исследований Чёрной империи проводили опыты с часами. Маги установили: «Если уничтожить вещь, живущий в ней гремлин умрёт от горя».
– Какая разница? – попытался я урезонить спорщиков.
– Что горит? – совсем не растерянно громыхнул Оливье.
– Виноват, – запричитал архивариус, но дядя не дал ему закончить.
– Я тоже собираюсь уничтожить голема! – закричал он.
Лицо Оливье покраснело от ярости.
– Будь уверен! – проревел он. – Мне это не составит труда! Меня ведь не интересует, останется ли в живых оборотень!
Я вздрогнул, но промолчал. Лес рубят, щепки летят. Только почему всегда в меня?
Дядя скрылся за стеной, а я приподнялся и бесшумно подобрался к архивариусу. Голем молчал. Угроза Оливье заставила его задуматься.
– Вы пытались бежать? – прошептал я.
Задумавшийся Мровкуб взглянул на меня так, словно первый раз увидел.
– Юноша, – протянул он. – Побег с каменной террасы невозможен. Как говорил один Блекбукский гробовщик: «Все попытки всегда приводят к одному и тому же».
Я вздохнул.
– Мне жаль, юноша. Не хочу вселять в вас обманчивую надежду.
– Вы же сами говорили, что надо в лучшее верить! – возмутился я.
– Как говорил Семисветский попрошайка: «Верь в империк, но грошики собирай!».
– Грязные макаки! – зарычал Оливье.
Я невольно оглянулся. Дядя стоял у стены и смотрел
