как сухая солома.
Алтея повернулась к Тазару:
– Ты знаешь кого-нибудь похожего?
Тот медленно покачал головой:
– И все-таки давайте посмотрим, чем этот «друг Кулака» желает поделиться с нами.
Откупорив трубку, Тазар вытряхнул из нее маленький свиток из непромокаемого пергамента. Послание уже кто-то прочел, поскольку восковая печать была сломана. Когда он вновь собрал ее, на ней и вправду оказался виден пятилепестковый бутон «Попранной Розы».
Тазар развернул свиток, зажав его между пальцами, и пробежался глазами по аккуратным строчкам текста. И в этот момент все тело у него похолодело, а дыхание перехватило в горле.
– Что там говорится? – спросила Алтея.
– Эта… Эта записка, датированная вчерашним днем, отправлена теми, кто похитил сына и дочь императора! Там сказано, что скоро они пересекут Уступ и направятся в Мальгард.
– Но в этом же нет никакого смысла… – недоуменно произнесла она. – По всем слухам, похитители сразу же направились на север, в Халендию.
– Но вдруг это не так?
Алтея покачала головой:
– Наверняка это какая-то уловка – чтобы заманить нас в очередную засаду.
Тазар не был настолько в этом уверен.
– Я видел, как императорский стрелокрыл улетел в том же направлении.
– Верно – чтобы Маккар мог посоветоваться со своим Ораклом. Теперь об этом знает весь город.
– Но что, если это просто отговорка? Вдруг он направляется на встречу с этими похитителями, чтобы забрать сына и дочь?
Тазар представил себе Аалийю – ее презрительно сжатые губы и глаза, горящие негодующим огнем. Пару дней назад ему не удалось заполучить ее, в то время как у кого-то другого это все-таки вышло. Он вспомнил, как халендийский принц сорвал устроенную Кулаком засаду. Тогда Тазар был уверен, что этот ублюдок защищал Аалийю, но теперь все стало ясно. Принц просто прикрывал свой собственный заговор с целью похитить ее чуть позже.
Мастерский удар, заслуживающий уважения.
Тем не менее кулак Тазара крепко сжал рукоять палаша. Если принц Канте и вправду настолько хитер, не мог ли он направиться не на север, как все ожидали, а на юг?
Тазар знал ответ.
«Конечно же мог».
Алтея коснулась его плеча:
– Тазар?
– Собери все наши силы – тех, кто еще может держаться на ногах, – для небольшого путешествия.
– Зачем?
– Мы направляемся в Казен.
– Но…
Он поднял руку, не терпя возражений и с каждым ударом сердца обретая все большую уверенность. Император был сейчас там, причем лишь с весьма скудным эскортом. Тазар потер свой заросший щетиной подбородок, обдумывая варианты. Кисалимри стал для Кулака слишком опасен. Уцелевших бойцов не хватит, чтобы чего-нибудь тут добиться. Но если отправиться в Казен…
«Никто не ожидает увидеть Кулак так далеко от Вечного города».
Он вновь представил себе Просветленную Розу Имри-Ка. Аалийя будет стоить дороже всего того золота, которое они сегодня потеряли.
Хотя его амбиции были куда как грандиознее.
Тазар схватил Алтею за руку, пытаясь разделить с ней свой пыл.
– Ни в коем случае нельзя упускать такую возможность – отомстить за тех, кто был сегодня убит, и нанести удар в самое сердце империи!
И все же об одной последней перспективе он умолчал.
«А еще это шанс прихлопнуть этого выскочку – халендийского принца».
Мы окропляем наших усопших чернилами каракатицы:
– чтобы Глубь узнала о нашей потере;
– чтобы поделиться историей, подошедшей к концу.
Мы отдаем наши тела морю:
– чтобы напитать Глубь плотью и кровью;
– чтобы воскреснуть вновь в плавниках и раковинах.
Мы освобождаем наши души в соленых глубинах:
– чтобы Сновидцы оценили потерянную жизнь;
– чтобы они рассудили, будет ли дарована иная.
Пантеанская погребальная песнь
Вот уже третий день после нападения рааш’ке Никс безвылазно торчала на пляже. Всматривалась вверх, в светящийся туман, пока «сумеречный отлив» плавно переходил в утро. Грибы, лишайники и мхи постепенно разгорались малиновым, желтым и изумрудно-зеленым свечением, гармонировавшим с цветом моря. Она раз за разом продолжала приходить сюда, на окраину деревни, влекомая своим сердцем.
– Где ты? – шептала Никс клубам пара над головой.
Она молилась, чтобы Баашалийя разорвал узду темного напева, которая утащила его от нее – опасаясь того, что злобный разум орды рааш’ке уже окончательно подчинил его своей воле, полностью затянув в свою колонию, и что теперь он потерян навсегда.
С каждым днем этот страх лишь рос.
«Надо найти способ связаться с ним!»
Беззаботное мурлыканье под нос, полностью противоречащее ее мрачному настроению, привлекло ее внимание туда, где в песке копалась Хенна, которая лепила из песка извилистые ограды и маленькие домики, крытые ракушками. Девчушка уже оправилась от ужасов той ночи. К счастью, она напрочь не помнила, как летучая мышь подхватила ее и подняла ввысь.
«Равно как и…»
Позади Хенны стояла на страже Викас со своим длинным мечом, перекинутым на перевязи через спину. После недавнего нападения рааш’ке Грейлин не хотел рисковать и приставил ее к Никс. Хенна попыталась вовлечь гороподобную женщину в свои строительные работы на песке, но получила отпор в виде поднятых ладоней и нескольких пренебрежительных жестов.
Приметив замешательство Хенны и раздражение старшины абордажной команды, Никс пришлось выступить в роли посредника.
Викас родилась немой из-за гюнской крови в ее роду, что объясняло и ее огромные габариты. Неуклюжие гиганты северных степей, гюны, в далеком прошлом утратили способность говорить – вероятно, из-за постоянного завывания ветров над их холодными землями, заглушающего все прочие звуки. По этой причине многие считали их недалекими или даже тупыми, но из курса своего обучения Никс знала, что это как нельзя далеко от истины. Их культура была богатой, сложной и глубоко духовной, а язык жестов и мимики – столь же выразительным, как и любой другой.
За полгода, проведенные в компании старшины, Никс успела выучить кое-какие азы гюнского языка жестов и уже пыталась дать Хенне понять, что Викас не умеет говорить, но общаться с малышкой было трудно, поскольку Никс не знала пантеанского. Тем не менее после долгих пантомим Хенна вроде все поняла, хотя это не вызвало у нее ровно никакого сочувствия. Попытки девчушки вовлечь в свои занятия Викас теперь заключались скорее в дергании за руку, чем в словесных мольбах.
Викас в конце концов смягчилась, опустилась на колено и попыталась внести в деревню Хенны кое-какие улучшения. Увы, но все предложения старшины оказались чересчур уж практичными. Хенна предпочитала более свободный подход к строительству, дающий волю фантазии. Эти двое так и не сумели прийти хоть к какому-то компромиссу, и Викас вернулась к своему собственному занятию, которое заключалось в угрюмом стоянии на месте.
Увы, но песчаная деревня Хенны была не единственным сооружением, потребовавшим рабочих рук.
Никс посмотрела далеко влево.
Искар постепенно возвращался к жизни после нападения. Площадь была уже очищена, песок на ней заново разровняли граблями. Занесенные волной обломки убрали с улиц. Разбитые лодки выловили и отремонтировали. Даже каменный причал сложили заново.
Но в таких достижениях не было никакой радости.
Вдоль кромки воды лежали в ряд более тридцати мертвых тел, завернутых в предохраняющие от разложения водоросли, – в ожидании похорон в море, которые должны были начаться в полдень. Традиция предписывала соблюдать почтительный траур. В течение последних трех дней друзья и родственники стояли на коленях рядом с этими еще не завернутыми тогда телами, чернилами кальмара и нефтью неспешно изображая жизни своих близких на холсте их холодной кожи.
Никс пыталась наблюдать за ними, но это казалось чем-то чересчур уж интимным. Ей там не было места. Горе и чувство вины погнали ее на окраину деревни, где она и провела последние дни. Остальные ее товарищи работали дальше по пляжу – там перекосилась вытащенная на берег «Пустельга», – пытаясь решить, что делать. До Никс доносились их громкие голоса, спорящие, неспособные принять неизбежное.
У нее не было никакого интереса к таким усилиям, тем более что они казались тщетными. Ей не требовалось что-то еще, чтобы окончательно
