— И хрен с ним, — буркнул Тахир, закрывая глаза.
Марина ушла, плотно притворив дверь. А Тахир, не теряя ни секунды, провалился в сон.
Сон выдался тяжелым, липким, как огромная бадья с патокой, в которую он провалился, тяжелая вязкая жидкость не отпускала руки, норовя придавить, опустить на дно, сомкнуть слои над его головой. Сквозь длинные медлительные кошмары слышал, как возится рядом Оля, почувствовав его, гладит ладошками, жмется уже сама. От ее возни он возбудился, спящая девушка это сразу ощутила и потребовала взаимности. Вот так, на пару пребывая в кошмарных снах, они сумели заняться скоротечным сексом. После чего она вдруг окончательно затихла и успокоилась, с нее ручьями потек пот, обстановка в кровати стала похожа на русскую баню.
И проснулся он оттого, что не хватало воздуха. Освободился от ее рук — она не проснулась, вылез, заметил на трусах липкие белые потеки. Снял трусы, наслаждаясь холодом, прошелся, выглянул в щели затворенного окна: на дворе снова с угрозой темнел вечер. Тахир вспомнил о словах Марины, подошел к зеркалу.
Первое, что окончательно испугало, это полное исчезновение реденького чубчика, он окончательно стал мужиком с лысиной, сверкающей до темени коричневой лакировкой. Провел пальцами по лысине, пробуя новые ощущения. Волосы на висках стали почти светло-серыми. «Старый сивый мерин», — решил про себя. А лицо, все в старых и новых царапинах, синяках, грязи, — лицо он не сразу признал за свое.
Глубокие морщины разрезали щеки в неожиданных местах, морщинистые карты легли у глаз и у рта. Он действительно мог сойти за старика. Или убийцу в третьесортном боевике, где злодеи не имеют ни благородства, ни величия.
Едва успел нацепить плавки, штаны и рубаху, как вошла Марина, позвала к ужину.
Ели молча. Совещались на равных, кто завтра пойдет вниз. Марина не скрывала, что идти просто боится и сил у нее не хватит. Даже идиотская вылазка к водопаду потребовала сильнейшего напряжения, а кожа очень болезненно реагирует на солнце, не говоря уже о воспаленных глазах, которым и черные очки не помогают.
Тахир смирился с тем, что она остается. Долго и убедительно рассказывал старику, как важно, чтобы тот привез сына. Старик наконец дал согласие.
Марина ушла ночевать в комнату Оли. Старик остался на кухне. Тахир сидел над рюкзаком в гостиной. Разложил рядком боеприпасы. К американской штурмовой винтовке остался один магазин. Он отложил игрушку про запас, тщательно прочистил АКМ, потренировался накручивать заряды на подствольный гранатомет, чтобы все делать в считанные секунды. После чего опять заснул, не вставая с кресла, — умудрился слегка подпалить один сапог, придвинув ноги к пылающему камину.
Утром Евсей долго запасался провизией, залил в термосы бульон и какао, прихватил свою охотничью «ижевку», смастерил на санках крепление для Оли. Ее укутали в огромный кокон, оставив узенькие отверстия для дыхания, — лицо, руки и ноги девушки старик покрыл толстым слоем жира. Сам долго и тщательно ел, кормил с ложки Олю, а когда она пыталась отказаться, матерно обругал, почти насильно впихивая ей в рот куски пищи. На пару с Тахиром привязали ее к саням. Марина ее расцеловала, сама измазавшись в жире. Тахир смотрел на Евсея, — в его возвращении, если придет с Тимуркой, сосредоточился смысл жизни. Провожать не стал, на пороге Евсей махнул им рукавицей и бодро, размашисто побежал по лыжне, почти не толкаясь палками, — на веревке за ним скользили санки.
Тахир долго смотрел им вслед: показалось, что от старика удача ни за что не отвернется. Повернулся к Марине, поправил ремень автомата на плече и предложил:
— Ну, пошли чай пить.
— Я с тобой чай пить не собираюсь! — отчеканила вдруг она, гордо развернулась и зашагала к открытой двери.
Выйдя в восемь утра, лишь к трем часам Евсей залез сам и затащил санки с Ольгой на перевал, в седловину пика Пионера. Не хотелось ему пробиваться к своей турбазе, но до Бутаковки было дальше, — есть ли на ней люди и транспорт — непонятно. А в гараже «Алма-Тау» должен был стоять на приколе его собственный «газик», летом еще Евсей им пользовался.
Наобум спуск к турбазе не начал. Напоил горячей тюрей девушку (набросал сухарей в бульон), поел сам. Прошелся по хребту к точке повыше, чтобы осмотреть турбазу сверху. И сразу различил на спортплощадке две туши военных темно-зеленых вертолетов с венчиками прогибающихся до снега лопастей. На турбазе дежурили военные. Если стоят эти здоровенные машины — значит, их много, готовят что-то серьезное. А «серьезные дела» военных, как уяснил старик в последнее время, всегда плохо переносят глаза и уши посторонних. Стараются нейтрализовать носителей чужих органов зрения и слуха. Он в эти дни не старался вникнуть глубоко в то, путем каких решений и замыслов Тахир с женой оказались на турбазе, а затем и у него под Жингаши. Просто сам был уверен все эти пять лет, что эти двое еще вернутся.
И так же был уверен, что в игре, которую играли неведомые ему «шишки» (в октябре) в горах, — Тахир «пешка», а его баба числится придатком пешки. И они не будут нужны, если удастся кому-то справиться с Черным Альпинистом. И он, Евсей, и эта вот глупенькая и искалеченная Оля тоже заранее записаны в расход.
Он решил тащить сани по острию хребта, благо, это было достаточно удобно и проходимо. Вниз, параллельно дороге с турбазы. Дотащит до аула, если в нем есть хоть один человек, — Евсею помогут, никто не откажет.
Но если придется заночевать на горе, то Ольга наверняка умрет, — сам он помочь уже не в силах.
Больше всего в эти дни она боялась вовсе не Сашу, не Черного Альпиниста. Даже там, на водопаде, когда от ужаса не могла вдохнуть, а ноги ватными столбиками гнулись и отказывались идти. Уже спустя десять минут, во время возвращения к Евсею, она нашла нужный ответ: Саша безумен, но там, на водопаде, он нападал на Тахира, а они, дурехи, испугались. А что черный, дикий, страшный, так ничего более цивилизованного и быть не могло. Пять лет в горах, как зверь, наверное, и зверей тут ловил и ел их сырыми. Кошмар, конечно.
Ее сначала потряс страх смерти, когда блуждала в белых снегах, в сугробах, сквозь леса и кусты, сквозь мелкие и быстрые речки. Она не успела замерзнуть или ослабеть от холода, когда ее случайно встретил Евсей, вышедший на охоту. Но была очень близка к тому, чтобы от страха сойти с ума. И этот страх остался во внутренностях, где-то непрерывно и мелко дребезжал. Теперь ей трудно давались считанные шаги от порога дома во двор.
Но, как и любую женщину, мучило и жгло главным образом другое: что с ней, с ее лицом, руками стало после блужданий. Язвы от ожогов не проходили, на пальцах и щеках остались черные пятна. Старик сказал ей, что это мертвая отмороженная кожа, какое-то время спустя она сойдет, но белые пятна останутся. Возможно, навсегда. И навсегда в любой морозец отмороженные места будут напоминать о себе — покалыванием и даже болью.
