Так что соображать, решать, действовать Марине в эти дни было совсем некогда. Вдруг в какой-то момент ледяные торосы в ее душе были смыты благодарностью к Тахиру: сам едва живой, измотанный и изодранный событиями гораздо больше ее, он умудрялся поспевать всюду, спасать или хотя бы помогать всем. Появился на водопаде, притащил из леса Ольгу — и лег к ней в постель. Этот факт, это зрелище (она едва заставила тогда себя уйти из комнаты, где Тахир обнимал Ольгу) потрясли ее красотой и благородством. Но потом, поздним вечером, она сама залезла в эту кровать, на простыни, сильно попахивающие потом, и убедилась, что здесь только что занимались любовью… И внутри умиление чем-то другим сменилось. Нет, ревновать его не имела ни права, ни желания, но подумала — а если он воспользовался беззащитностью девушки?
А когда видела Тахира с его любимыми погремушками, оружием на ремне через плечо, то дикая ярость охватывала заново. Воин! Убийца! Всегда готов, всегда стремится убивать! Уверен в себе, плюет на всех, на сошедшего с ума Сашку, на ее желание попробовать спасать Сашку, на гибнущих вокруг, видит только одну точку, один красный знак смерти. И прет на него, сминая все вокруг. И она заново возненавидела Тахира.
С ненавистью пришла и трезвость. Села в гостиной, раздобыв и заварив крепкого кофе. Зашел Тахир, шумно принюхался, не спросясь, налил и себе из кофейника. Сел, стараясь оказаться к ней боком.
— Тахир, а что дальше будет? — спросила Марина.
— Ничего, — сообщил он.
— Ты знаешь, что я думаю? Что лучше было бы, если бы ты ушел отсюда. Я останусь, пробуду столько, сколько надо, чтобы Сашу вылечить. Я уверена, что это возможно.
Тахир с любопытством ее осмотрел, будто открыл для себя что-то новое.
— Евсей жил здесь пять лет. И наблюдал за ним долго, не знаю уже, два или три года. Или больше. Евсей любил Сашку, за сына считал. И Сашка его любил. Наверняка и старик надеялся что-то сделать, помочь или вылечить. Однако сдался и просто ждал. А что можешь ты?
— Я — это я. Случилось все из-за меня. Только с моим участием можно все повернуть назад. Мне так кажется, и я должна это проверить, — заявила Марина.
— Марина, поверь, это иллюзии. Это романтика, даже не знаю, как тебе объяснить.
— Ты умеешь убивать и больше ничего. Не тебе рассуждать или объяснять.
Тахир допил, поставил чашку, встал и подошел к ее креслу.
— Что мне делать? — спросил у нее. — Я должен его убить, иначе он убьет тебя. Он охотится на женщин. Но я не могу даже выйти за порог, зная, какие идеи бродят в твоей голове. Ты вяжешь мне руки. Мне тебя связать и запереть? А если он в мое отсутствие набросится? И ты окажешься беспомощной… — Говорил задумчиво, как бы советуясь.
Марина решила, что этот разговор бесполезен, встала и ушла наверх в спальню. У нее было много дел: стирка, штопка (остатки одежды после ее блужданий ни на что не годились, надо было перекраивать под себя штаны и свитера, которые дал Евсей). К вечеру захотелось есть, подумала, что теперь вообще она должна готовить. Она же женщина. Спустилась на кухню, — а там в плите тлели угли, Тахир таскал в гостиную сковородки и тарелки. Он уже пожарил двух кегликов.
— Я тебе одежду принес, — сказал ей, когда сели есть, — с Игоря. Он худой, невысокий, тебе как раз будет. Лучше, чем в тулупе и ватных штанах путаться.
— Я с покойника не надену.
— От Ольги одежды же не осталось. А эта не с покойника, в их сумках нашел.
— Что ты намерен делать? — спросила она. — Неужели мы вот так будем сидеть и ждать, когда умрем?
— Я еще не придумал.
— А что ты можешь придумать? Ты тупой, как валенок, тупой и исполнительный. Ты будешь просто ждать, когда тебе начальники что-нибудь прикажут. У тебя связь какая-то есть?
— Нет.
— Ну тогда мы пропали. Тогда ты и сам не шелохнешься, и мне не позволишь. Кстати, очень вкусно, спасибо. Я буду спать в своей комнате, если не возражаешь.
— Пожалуйста, я там окна уже укрепил. Никто не пролезет, — благодушно согласился Тахир.
Она ушла, он подкидывал полена в камин, понемногу хлебал коньяк из чайной чашки, смотрел на трепет язычков огня. То, что надо было действовать, он и сам знал. Но для чего? Среди ночи, когда вдруг стало настолько душно, что задыхался, он вышел из дома, запер дверь на два замка, отошел к долине.
От хмеля разгорячился, морозный жесткий воздух перехватил дыхание. Чем-то знакомым пахло то ли от массивных разлапистых елей, то ли порывы ветра приносили ароматы высокогорья, отсырелых трав, мокрого камня… Спиртное разгорячило кровь, как-то сильней и отчетливей чувствовались все шишки и ушибы, немного щемило в желудке, усталая тяжесть, как жаба, разлеглась на сердце. Потукивало оно, напирая на кости грудины, — Тахиру внове были все эти ощущения, почти с изумлением прислушивался, вникал, как это — быть больным изношенным человеком. Вдруг какие-то отсветы на искрящемся лунном снеге заставили задрать голову: над дальними черными в ночи горбатыми хребтами медленно плыли вниз искрящие огни. Осветительные ракеты? Нет, желтая, зеленая, красная. И снова запустили в небо ту же комбинацию цветов. Что-то это значило, для него именно значило. Он вдруг понял, что ему наплевать, он и вспоминать не хотел назначения огней.
Значит, дела там, у них, продолжаются. Кипит жизнь, кипят замыслы, пакости. Время поджимает. Огни повисали над пиком Пионера, пуляли из ракетниц на турбазе. Обнаружен Евсей? Вряд ли, старикан-таракан и ему, и им фору в любой вылазке даст, даже с телом на салазках.
И снова толчком, озарением вспыхнула идея. Обмыслить времени хватит, да и выспаться надо. Повернул, пошел в дом, напрочь забыв о возможном противнике.
А Черный Альпинист был рядом. Удобно устроился в скопище сучьев на ели, развалился буквально в полусотне метров от дома. Он не спал, он ждал и, судя по подрагиванию пальцев со сбитыми изуродованными ногтями, ждал нетерпеливо. Блестели белки глаз, попадая под лунные лучи, белоснежные клыки то и дело хищно обнажались в путаной грязной поросли бороды.
На рассвете Тахиру послышался какой-то шорох, мгновенно открыл глаза, обвел взглядом комнату. Никого. Встал и бесшумно проскользнул на кухню, не забывая непрерывно коситься себе за спину. Пошел наверх: одна комната была пуста, во второй под горкой одеял должна была лежать Марина. Но он предположениям не доверял, подошел и осторожно скинул край одеяла с головы. Действительно, это была Марина.
— В чем дело? — спросила хмуро.
— Показалось, — объяснил ей. — Вставай, я к завтраку чего-нибудь придумаю.
Придумал яичницу (у Евсея в холодильнике нашел штук пять чудных пестреньких яиц), накромсал копченый окорок, сгреб на тарелку крошащиеся остатки лепешек. Ждал жену в гостиной. Марина появилась очень недовольная.
