— Сашка! — сама не ожидала, что так тоненько и жалко крикнет. — Помоги мне! Сашка!
Стыло после бега тело, надо было решаться. И она вжикнула замком куртки, Игоревой куртки. Неловко, медленно стянула куртку за рукава, оставшись в свитере. Рукавички мешали, но их решила ни за что не снимать — иначе пальцы вообще отрезать придется. Через голову, на несколько секунд погрузившись во тьму, стянула свитер. Под ним осталась водолазка. Стянула и ее, — лифчика не надевала, чтобы как можно меньше возиться.
Груди дружно подобрались, воспряли сосками вверх от холода. Соски на глазах темнели и кукожились, из светло-розовых стали почти черными, морщинистыми. Дрожь сперва легко и ласково пробежала по спине и плечам, потом вернулась и затрясла за плечи. Она уже заспешила, быстро сняла джинсы, сняла теплые толстые рейтузы и нагая, мгновенно ставшая гордой и смелой от наготы и красоты своего тела, пошла к водопаду. Мох мерзлый, как острые гвоздики, колол босые подошвы. Втянулся и без того плоский живот с глубоко провалившейся ямкой пупка. Обтянулась кожа на посиневших бедрах. Смешно затопорщились испуганные волосы на лобке, мороз свирепо грыз обнаженные ягодицы.
Оступаясь, покачиваясь и шарахаясь в стороны, с трудом шла по торосам, по острым вздыбленным наворотам льда и камней. Очень боялась, что на нее обрушатся гирлянды сосулек, обошла их. Вдруг провалилась по колено, нога ушла в воду, под тонкий лед, ударилась о камни на дне — а острые края проруби исцарапали и изрезали кожу на щиколотке. Поднялась, смотря, как красные струйки мутно расползаются, а мокрая кожа тут же прихватывается ледком. Ей было непонятно, что дальше делать, просто стоять или обязательно намочиться под водой. Догадалась — выбрала струи покрупнее, встала под них. Сперва оберегала волосы, откинулась, чтобы ледяная обжигающая вода сыпалась на плечи и грудь (в этот раз вода хотя бы не больно била), но волосы все равно от брызг мокли. И тогда уже истово, входя в азарт, подняла руки и подставила пригоршни, омыла лицо, плескала на тело, на живот, на спину, поглаживая и пощипывая ошпаренную кожу…
Сколько длилось ее купание, ни Марина, ни Тахир не знали. Провалились вдруг из времени во что-то другое, обоим казалось: свершается какое-то важное, главное действо, ритуал. Если бы в этот миг появился маньяк, Тахир так и остался бы лежать в снегу с напряженно распахнутыми глазами, не помня, где его автомат и что он сам должен делать. Шептал какой-то бред:
— Стань чище!
А потом все кончилось, она вышла из-под воды синяя, жалкая и несчастная. От дрожи не решалась сделать ни шагу, обхватила себя руками, струйки воды, как змеи, скользили вниз, вызывая брезгливое отвращение. Она добралась до кучки одежды на замшелом валуне, подняла голову: мрачно и сосредоточенно следили за ней скалы, тускло светился равнодушный снег, постукивали в реке камни и звонко стучала об лед падающая вода. В прозрачном голубом небе с хлопьями сероватых облаков кружила птица, а солнце уже готовилось высунуться на чистое место, чтобы нестерпимо заблистать. Марина не решалась одеваться, но потянулась за полотенцем, старательно и долго вытиралась. Она представила, как дрожит палец Тахира на курке, как зажался где-нибудь в скалах маньяк, было муторно, от страха кислая слюна понемногу скапливалась во рту. «Когда это кончится, когда же, когда-нибудь…» — шептала себе. И, устав, замерзнув до онемения рук и ног, нерешительно потянулась за джинсами.
Когда оделась, натянула тяжелые, слишком большие для нее ботинки, попробовала сама встать на лыжи, — но не получалось закрепить эти рычажки и пружины на обуви. Тут и услышала хруст продавливаемого снега. К ней с бугра пробивался по снегу Тахир с лыжами в одной руке, «Калашниковым» навскидку в другой. Подошел, сорвал с себя и натянул на нее вторую шапочку.
— Что, сволочь, не вышло у т-те-б-бя? — постукивая зубами, тихо спросила.
Подбородок трясся, она изо всех сил заставляла себя не разреветься.
— Будь внимательна, еще ничего не кончилось, — буркнул он, встал с колен и подал палки. — Пошли назад. Работай изо всех сил, а то замерзнешь.
Грубо подставил горлышко бутылки, влил коньяк в рот, — Марина поперхнулась и закашлялась. Стекло дребезжало о ее зубы. Он дождался, пока успокоится, заставил еще выпить.
Обратный путь был невыносимо тяжел для обоих. Марина то и дело падала в снег, зарываясь в сугробы с головой, вниз лицом. Она полностью потеряла координацию и уже мало понимала, что происходит. Тахир поднимал ее, ставил на лыжню, очищал одежду и лицо от снега (очень боялся, что обморозится), еще раз заставил пить коньяк, дал таблетку, которой она едва не подавилась. Метров за двести от дома она просто упала, раскинув руки, и встать уже отказалась. Он хлестал Марину по лицу. Застонала, открыла глаза, смотря на него в упор, — взгляд был жесткий, ненавидящий. Не отвернулась, не зажмурилась, когда ударил еще раз.
— Встанешь, — сказал он, встряхнул ее, как сломанную куклу, не сдерживаясь, длинно, матерно выругался: — Вставай, сука, слышишь? Загнешься же, падла, думаешь, я железный… Убью, а заставлю, поняла!
И она встала, сбросила лыжи — по лесу легче идти без них. Он подобрал ее лыжи, связал со своими, закинул на плечо. Долго смотрел на ели, на кусты, изучал сугробы и завалы бурелома. Потом спохватился, что отстал, поспешил за Мариной. Но она уже вошла в дом (сам же дал ей ключи). Захлопнула с треском дверь. Тахир расслышал, как она роняет в гнезда железные запоры. На кухонном оконце изнутри захлопнулись ставни. Марина запиралась.
— Марина! — закричал, роняя лыжи. — Марина, не дури!
— Убирайся вон, — громко и спокойно ответили из-за двери. — Я тебя не впущу. А сдохнешь ты или нет, мне все равно. Пусть он теперь на тебя охотится. Иди прочь, слышишь?
Он присел на колоду для рубки дров, пытаясь прикинуть, как может в дом пробраться. Но сам же несколько дней заботился о надежности стен и окон. Разве что с крыши, — но она покатая, снизу не достать, с деревьев разве что обезьяне удалось бы спрыгнуть. И тут что-то неясное, бесформенное метнулось из-за козырька крыши к печной трубе, протиснулось внутрь. У Тахира и без того в глазах от снега рябило, — забыл, идя к водопаду, очки нацепить, теперь мучился. Он присмотрелся, ничего не понимая, потом испугался, подскочил к двери, постучал:
— Марина, мне показалось, там в трубу с крыши кто-то залез. Марина, слышишь?
— Слышу, — после паузы отозвалась Марина. — Врешь ты. У меня тут никто не появился.
— Проверь! В камин загляни, только осторожно, — сказал в замочную скважину Тахир.
Услышал ее шаги, она вышла из коридорчика в гостиную, затем вернулась.
