Так были раскрыты истинные лица лесника Габо и дезертира Кикнадзе. Информация, полученная от ветеранов, тем более была бесценной, что в архиве уголовного розыска не сохранились дела ни на Долидзе-старшего, ни на его брата Котэ.
Сердитый мужчина, приходивший в ателье Костаса, на том же собрании ветеранов был опознан по фотографии. Звали его Арсентий, работал он на заводе и доводился жене Котэ Долидзе двоюродным братом. Когда по поводу убийства его сестры и племянницы было возбуждено уголовное дело, Арсентия вызвали для дачи показаний о том, в каких отношениях был Котэ Долидзе со своей бывшей женой и дочерью. Арсентий показания давать отказался и заявил, что он «сам отомстит Котэ за смерть своей сестры и племянницы». Не исключалось поэтому, что именно мотив мщения и привел Арсентия в фотоателье, где была выставлена фотография его врага.
Пащенко и лейтенант Николаев, которого вместе с Задворновым, включили в состав оперативной группы, работали над выяснением довоенного уголовного окружения Резо Долидзе. Если он бежал сюда, полагали чекисты, то непременно стал искать своих бывших дружков.
Собрание в бригаде затягивалось. Бригадир Цопанов воспользовался возможностью поговорить о трудовой дисциплине и все никак не мог перейти к главному вопросу, ради которого и собрал рабочих.
Иван кипел от возмущения, но внешне сохранял спокойный вид. И негодовал он вовсе не потому, что Цопанов разговор о дисциплине построил на его, Ивана, частых прогулах, появлениях на работе в нетрезвом виде, на том, что он, рабочий человек, «не вылезает по воскресеньям с толчка», о чем уже сообщили на завод из милиции, а его бесило другое: торчит тут битый час после смены. Для Ивана это было хуже всякой пытки. В такие минуты он с особой остротой ненавидел свою мать, которая «стукнула» на него участковому, что ее сын не работает, «шалается» по городу, часто не ночует дома, околачивается по воскресеньям на толчке, одним словом, неизвестно чем занимается.
Участковый явился сразу и подгадал — Иван как раз был дома. Пришлось давать расписку, что в течение двух недель он трудоустроится. И вот уже три месяца Иван мучился, работая в заводской строительной бригаде плотником. Когда-то он кончал ФЗО, потом дважды сидел за карманные кражи, давно уже забыл о полученной в ФЗО специальности, но мать, оказывается, помнила и даже сохранила его документы об окончании и трудовую книжку. И все это вдруг нежданно-негаданно пригодилось.
Конечно, Иван знал, что долго на заводе не задержится, и работал больше для участкового и матери, чем для бригады и самого себя.
— Не понимаю, чего тебе надо? — обращался к Ивану Женька Скориков, или Жека, как звали его в бригаде. — Зарабатываем мы неплохо. Работай, живи, отдыхай. «Плевать я хотел на твои заработки! Дать бы сейчас по твоей рыжей сопатке! — мысленно отвечал Жеке Иван, безмятежно-невинно глядя прямо в широкое на редкость конопатое лицо Жеки. — Дураки немытые, — перешел уже на обобщения Иван. — Думают, такое счастье их копеечные заработки. Знали бы вы, как настоящие люди живут, какими бабками ворочают».
— Да вы посмотрите на него! — воскликнула Вера-бетонщица, сидевшая напротив Ивана. — Он даже не слушает нас!
«Мымра несчастная, коняга затурканная, — тут же послал мысленный ответ Вере Иван. — Мужик в бабьем обличье», — добавил он, имея в виду спецовку Веры: брюки, куртку и грубые рабочие ботинки. Иван был явно несправедлив к девушке. Чернобровое, кареглазое лицо ее, ладная фигурка, стройность которой не могла скрыть, даже грубая заляпанная раствором спецовка, привлекали внимание многих мужчин, в том числе и самого Ивана. Он предпринял было попытку завести с Верой шашни, но с самого начала потерпел полную неудачу и обозлился на девушку.
— Ты будешь работать по-человечески или нет? — спросил бригадир. — Сколько можно из-за тебя выслушивать упреки, плестись в хвосте по соревнованию? Товарищи! — обратился он ко всем, — давайте решать сообща — оставим этого взрослого мальчика в бригаде или будем ходатайствовать перед администрацией об его увольнении?
Иван вскинул голову, с лица его слетело выражение безмятежного покоя. Похоже, что народ в бригаде уже переходит от слова к делу!
— По статье! — громко выкрикнула Вера. — Надоело смотреть на его сонную физиономию.
Бригада зашумела. Было в ней всего семь человек, но поговорить, пошуметь они умели. Заседали тут же на стройке складского помещения, на свежем воздухе.
— Может, ты что-нибудь скажешь? — обратился к Ивану его напарник — тоже плотник Феликс. Несмотря на то, что от прогулов и пьянок Ивана больше всего страдал именно Феликс, потому что ему приходилось работать за двоих, Феликс чаще выгораживал Ивана, чем жаловался на него. Должен же человек, говорил он в бригаде, понять хорошее к себе отношение. Но Феликс ошибался. Сам он котировался у Ивана как «фраер, на котором можно ездить».
Иван нехотя поднялся. В душе у него не было ничего, кроме свинцово-тяжкой злобы к этим людям, никак не могущим понять, что работа для него — ненавистное ярмо, что они живут в разных сторонах жизни и что никогда не поймут друг друга.
Ивану очень хотелось сказать им все это в лицо, заматериться самым страшным образом, уйти, не оглядываясь, и сразу на веки вечные забыть о них. Но если его выгонят с работы по статье и сообщат об этом в милицию, то снова дома появится участковый, будет воспитывать, быть может, нарочно ловить его на толчке и упрячет за решетку. Две судимости есть, что им стоит добавить еще одну. Тогда эта дура Зойка совсем останется беспризорной.
— Ну чего молчишь? — спросил кто-то за спиной Ивана.
— Будешь работать или нет! — добавила Вера.
— Буду, — тяжело уронил Иван.
И тут вдруг стало ему пронзительно обидно за себя и за этих людей. За себя потому, что он не может быть и не хочет другим, а за них потому, что они этого не понимают. Потянуть два срока, посидеть в тюрьмах, лагерях, среди воров, мошенников, среди жестокостей, пропитаться всем этим и стать таким же, как они: радоваться, что ты вкалываешь, зарабатываешь и снова вкалываешь, чтобы всего-навсего… существовать. Это же совсем не для него!
— Вы что, не идете в театр? — крикнул пробегавший мимо стройки комсомольский вожак завода.
На сегодня был назначен коллективный поход в русский драмтеатр.
— Э-э-э, — спохватился Жека и глянул на часы, — Пора заканчивать, я лично собираюсь в театр. Сколько мечтал посмотреть «Ревизора».
— А мы что, лысые? — обидчиво спросила Вера. — Мы тоже хотим посмотреть «Ревизора».
