— Да отвяжись ты!..
— Бач, як в темноте языкатый…
— Точно, — весело подтвердила Мария. — В темноте языкатый, при свете трусоватый.
— Ну, я сказал, — не выдержал, наконец, парень. Он встал, выпрямился во весь рост, неловко переминаясь с ноги на ногу; шапка в руках, взгляд исподлобья.
— Не нравится тебе моя прическа?
— Так я ж не про то, а что у всех девчат косы обпатлают…
Мария через весь зал прошла к парню, стала рядом, повернула его лицом к себе.
— О комсомоле много небылиц плетут — боятся его или не знают о нем, вот и плетут. Думают, что найдут дурней, которые им поверят. Только нет больше таких. Правда, был до последнего времени один в… Зеленом Гае, да и тот поумнел.
— Ага… — растерянно пробормотал смутившийся парень.
Хлопцы и девчата, внимательно следившие за «ихней учительшей», весело расхохотались. Мария почувствовала, что зал на ее стороне, понимает и принимает ее, и уже уверенно, озорно посоветовала парню:
— А вот тебе бы постричься не мешало. Вон как оброс…
Парень смущенно сопел и переминался с ноги на ногу. Он уже был не рад, что связался с этой острой на язык учительницей, перед всем селом опростоволосился…
— Ну, а что касается причесок, — уже серьезно сказала Мария, — так я вот что скажу: каждая дивчина должна носить ту, которая ей больше всего к лицу. Понятно?
— Какие еще будут вопросы? — спросил Нечай.
Вопросов было много. О подпольных комсомольских группах, что действовали при панской власти. О том, обязательно ли комсомольцам вступать в колхоз. И как комсомол на любовь смотрит. И можно ли у комсомола получить путевку, чтобы поехать учиться в город.
Мария отвечала неторопливо, обстоятельно. Лекция давно кончилась, и шел уже тот непринужденный, доверительный разговор, который можно вести только с умным и серьезным собеседником. Мария раскраснелась, оживилась, отбросила привычную сдержанность, находила удачные слова, пересыпала свою речь народными поговорками. Хлопцы и девчата окружили ее плотным кольцом. Особенно тянулись к ней девчата. Не одна, наверное, подумала, что и она могла бы быть такой же энергичной, толковой, как ее ровесница-учительница, вот только бы образования побольше.
Нечай тоже покинул свое председательское место, вклинился в кружок молодежи, иногда помогал Марии найти наиболее правильный ответ на трудный вопрос. В душе он удивлялся. Ишь ты, не такая уж она тихоня, эта новенькая учительница! И историю комсомола знает неплохо и с молодежью умеет разговаривать. Инструктор райкома был доволен — первое мероприятие, на которое комсомольцы возлагали много надежд, прошло удачно.
Каждому комсомольцу было наказано: один не приходи, приводи всех своих друзей. В селах в клубы собираются поздно. Надо встретить скотину с пастбища, подоить коров, загнать на ночлег всякую домашнюю живность. А Лесь еще засветло сел на крылечке клуба, растянул мехи баяна.
Появились хлопцы из недавно сформированного истребительного отряда. Им поручили нести охрану, но так, чтобы это не бросалось в глаза. Поздоровались ребята с Лесем и разошлись в разные стороны — никто теперь не подойдет к клубу незамеченным. Ранение Данилы многому научило, в том числе и осторожности.
— Сыграй, Лесю, мою любимую, — сказала Надийка и чистым, звонким голоском попыталась уговорить «мисяченьку не свитыть николы».
Пришла Мария Григорьевна. Она просматривала исписанные листки бумаги, шевелила губами беззвучно — что-то повторяла.
Потянулись минуты ожидания. Придут… Не придут… А вдруг действительно не придет молодежь в клуб?
Пришли. Сперва останавливались неподалеку, собирались стайками: девчата отдельно, хлопцы отдельно, перекидывались шуточками, щелкали неизменными на деревенских посиделках семечками, с насмешкой поглядывая в сторону клуба.
Лесь отложил баян, гостеприимно распахнул двери.
— Проходите, не стесняйтесь…
И заиграл что-то веселое, такое, что ноги сами начали выбивать дробненький гопачок. А когда танцы были в разгаре, вышел на сцену Нечай и объявил лекцию. Марию Григорьевну сперва слушали больше из вежливости — новый человек, пусть себе говорит, послушаем, опять потанцуем, — но потом заинтересовались, так как сумела учительница найти слова простые и доходчивые, и в голосе ее звучала искренняя увлеченность.
— Понравилась лекция? — обратился ко всем Нечай.
— Понравилась, — ответили ему.
Потом кто-то спросил:
— А что еще будет в клубе?
— Про то расскажет вам Лесь Гнатюк. Комсомольская организация назначила его заведовать клубом.
— Ого! Это ж выходит, Лесь в начальство выбился…
— А ведь правильно — на баяне хорошо играет.
— Так у него ж образования пять классов…
Лесь, смущаясь своей новой роли, довольно толково рассказал о планах комсомольцев. И еще сообщил: решили они добиваться, чтобы открыли в селе пятый и шестой классы вечерней школы, каждый тогда сможет учиться.
— Приходите в клуб, — пригласил Лесь, — кружки художественной самодеятельности организуем, концерт дадим…
Марию Григорьевну провожал домой Иван Нечай. Шли молча. Окунулся Зеленый Гай в ночь. Небо лохматой темной шапкой нависло над селом — прямо над головой иссиня-черное, а по краям размытое чуть приметной голубизной. Весенние ночи хоть и темные, а короткие, вон уж и поплыла над горизонтом утренняя звезда.
— Не думал я, что вы так хорошо лекцию прочитаете, — нарушил молчание Нечай.
— Недаром же меня четыре года учили, — ответила вполголоса Мария.
Ночью голоса далеко слышатся, поневоле хочется говорить тихонечко, только для того, кто рядом, и от этого вплетается в разговор доверительность.
— И только? Чтобы так рассказывать о комсомоле, его надо любить…
— Знать, хотите вы сказать?
— Нет, — настаивал Нечай, — любить, восхищаться им. И еще что-то надо для этого, ну, талант, что ли. Вот у меня, — огорченно признался он, — не получается так. Хоть и знаю я историю комсомола и для меня в нем вся жизнь — получал я билет в партизанском отряде, а вот не смог бы так говорить, как вы, — слушает меня молодежь с холодком, и вижу, как иногда отскакивают от людей мои слова. Не доходят…
— Это оттого, что вы жесткий, колючий, на всех с недоверием смотрите. Я видела: сидите вы на лекции за своим столом — неприступный, в зал смотрите грозно, будто ждете, что сейчас, сию минуту, должно что-нибудь произойти.
— А вы думаете, не ждал? В том зале сидели и такие, что сейчас в лес к Стафийчуку побежали доложить, как и что. Это и есть классовая борьба. Резолюции в ней прописывают автоматами!
