гнилыми кабачками и коровьими лепешками, прогоняя бедолагу.
Олух тоже мог бы что-нибудь в них кинуть: оторвать колесо от телеги и метнуть его, срезая головы поселян, раскрошить печную трубу и швыряться в них кирпичами. Но Олух был незлобив и дружелюбен. Потоптав посевы и поломав несколько деревьев в садах (без злого умысла, только по неловкости) он, огорченный, уходил прочь.
Несмотря на это, люди ему нравились, и он очень хотел бы с ними подружиться. Люди его энтузиазм не разделяли.
Утренний туман, притаившийся в лесной лощинке, – забавная вещь. Если встать на цыпочки и высунуть из него голову, то видны деревья с зевающими на ветвях птицами. Если присесть, опустившись в туман, то видны лишь смутные очертания камней и кустов на дне сырой лощины. Играясь, Олух бред по лощине, плюхая босыми ногами по текущему в низине ручью, пока не заметил нечто любопытное.
На сухом пригорке чуть в стороне расположились на ночлег люди. Олух, стараясь не шуметь, взобрался на пригорок и присел рядом с погасшим костром. Людей было четверо. Видимо, Олуху все же не удалось прокрасться бесшумно, потому что стоило ему только присесть, девушка проснулась. Увидев сидящего у ее изголовья великана с огромными руками и маленькими злыми глазками, Груша издала такой пронзительный визг, что птицы замертво попадали с веток. Люди повскакивали и разбежались по окрестным кустам, как тараканы. Олух огорчился. Он совсем не хотел никого напугать. Он обвел грустным взглядом вокруг и тяжело вздохнул.
Люди, испуганно повыглядывав какое-то время из-за деревьев, через некоторое время осмелели. Один из них даже вернулся назад к месту ночлега и нерешительно остановился чуть поодаль. Олух обрадовался и дружелюбно улыбнулся так широко, как только смог. Крепкие желтые зубы с застрявшими между ними перьями пойманной вчера куропатки произвели на человека неожиданное впечатление. Тот подскочил и снова пустился наутек к спасительным деревьям. Олух скис. Но человек вернулся. Следом за ним еще один.
«А я говорю, что это он так улыбается,» – упрямо сказал один.
«Скорее скалится и хочет тебя сожрать, дед,» – убеждал его второй.
«Хотел бы сожрать, сожрал бы спящими. Я думаю, он хочет подружиться,» – предположил первый.
«Ты с ума сошел.»
Олух снова улыбнулся. Люди попятились. Потом тот, что был постарше, смело выступил вперед.
Олух силен был во многом: мог поймать лошадь, перетащить ее через реку, разогнуть конскую подкову. Но разговоры были его ахиллесовой пятой. Несмотря на переполнявший его восторг, выразить его словами Олух не мог, лишь блаженно улыбаясь во весь рот и мыча. Деду Богдану удалось выжать из него только нечленораздельно произнесенное имя – Олух и широко разведенные руки в ответ на вопрос: «Где ты живешь?».
«Надо понимать везде и нигде,» – заключил дед.
Примерно тем же мычанием он ответил на вопросы: «Чем живешь? Откуда родом? Есть ли семья?»
«Экий ты неприкаянный, Олух,» – резюмировал дед Богдан. Тот лишь довольно улыбался. Люди впервые не гнали его, разговаривали и угощали печеной в золе картошкой, которую он без ущерба для желудка поглощал с угольками.
Проблемы начались позже, когда путешественники увязали дорожные мешки и начали прощаться. Олух ни в какую не хотел расставаться с новыми знакомыми. Он увязался следом и упрямо брел позади. Слов не понимал ни добрых, ни злых (или делал вид, на что хитрости ему хватало). Простота иногда хуже воровства.
«Вот что,» – решил дед. – «Надо найти ему дело.»
Задача оказалась непосильной. Поначалу казалось, что из Олуха выйдет прекрасный пастух. Коровы, ласковые и безответные, с влажными карими глазами, Олуху нравились и отвечали ему полной взаимностью. Они следовали за новым пастухом с пастбища на водопой и обратно как привязанные. Не заладилось с быком. Своенравная скотина испытала Олуха на прочность, попытавшись боднуть в живот. Тот обиделся и недолго думая (точнее, не думая совсем) тут же дал быку в лоб пудовым кулаком. Бык упал замертво. Его хозяин схватился за голову. Дед, скрепя сердцем, рассчитался за понесенные им убытки. На том пастушество Олуха кончилось. Коровы проводили его печальным мычанием.
Косец из Олуха тоже не получился. Травы он больше мял и топтал, чем скашивал. Все время отвлекался то на найденное в траве гнездо куропатки, то на выскочившего оттуда же очумелого зайца и выбивался из стройного ряда косцов.
Мельник обрадовался было такому помощнику, ворочавшему мешки с зерном и мукой, будто пушинки. Но по природной своей неуклюжести вскоре один мешок Олух порвал, запорошив мукой и себя, и мельника. Зрелище его до того заворожило, что он немедленно вспорол и вытряс второй мешок. Белоснежная мучная пыль, поднимаемая поземкой сквозняком, холмиками устилала мельницу изнутри, никак не сочетаясь со стремительно багровеющим лицом мельника.
Карьера каменотеса (а уж в каменоломне, мнил дед Богдан, новому знакомому самое место) тоже не задалась. Нет, долбить камень Олуху очень даже понравилось. Здесь ничего нельзя было сломать, напротив, именно ломать и надо было. Было куда приложить всю свою силу. Но даже долбить камень надо с умом. В его отсутствии немудрено уронить каменюку на ногу, или кто-нибудь уронит ее на тебя. Олух справился сам и теперь, хромая, ковылял за путешественниками.
Спутники совсем приуныли. Отделаться от Олуха не было никакой возможности. Избавление пришло откуда не ждали.
Бить баклуши – дело нехитрое. Коли себе чурбачки на деревянные заготовки, из которых впоследствии будут вырезаны всевозможные деревянные изделия для домашнего обихода: ложки, скалки и прочее. Олуха процесс заворожил. Он будто заранее видел, сколько ложек выйдет из той или иной чурочки, сколько деревянных свистулек или колотушек для мокрого белья.
Бригада тунеядцев, бившая баклуши на опушке леса, быстро обучила Олуха премудростям своего ремесла и предоставила полную свободу действий. Олух полностью погрузился в процесс. Он нашел свое призвание.
Город начинался внезапно. Только что были трава, деревья, птицы и бабочки, как внезапно они сменились мусором, помоями, мухами и тараканами. Только что стеной стояли заросли ежевики, как вдруг кончились, и путники уперлись в самую натуральную стену, сложенную из холодного серого камня. Непритязательные камнеломки упорно лезли вверх, цепляясь липкими усиками за трещины в камне, и даже умудрялись цвести меленькими беленькими цветочками, согреваясь днем на солнце.
Небо над столицей было серым, как мышиный хвост, изрядно закопченным и каким-то склизким на вид, будто замызганная половая тряпка, брошенная у порога. На таком небе не были видны ни радуга днем, ни звезды ночью. Солнце висело в небе тусклой серебряной монеткой и изо всех сил пыталось протолкнуть лучи через эту сумрачную дымку.
Городским воздухом
