платеж, всего лишь, — поднял ладони Кеош. — Скажем, я могу поднять кладбище. Сотня, а то и две трудолюбивых, почти вечных слуг!
— Ограниченных сроком вашей жизни, — отметили ему.
— Я планирую прожить весьма долго. К тому же, по моим расчетам, плата окупится в первый же год, — поклонился Архимаг, пряча довольный взгляд.
Клюнут — никуда не денутся.
— И сколько?
— Кладбище сотня на сотню шагов — тридцать золотых, уважаемый светлейший. Это три сотни вечных слуг, и если обычный слуга работает светлый день, то новая кукла не ограничена ни погодой, ни временем суток…
— Мы можем заменить всех пахарей, — прервав его, задумчиво произнес родич герцога, словно ни к кому не обращаясь.
— Я бы смиренно рекомендовал задуматься о увеличении количества рабочих рук, освоении новых земель и работы там, где неудобно разбивать селение, — отметил Кеош.
— Не твоего ума дело.
— Все верно, светлейшие. Но вашу еду кому-то нужно будет покупать, — нервно улыбнулся архимаг. — Если вокруг будут одни мертвецы, доходы упадут.
— Наши пахари жрут больше, чем добывают, — резковато одернули его.
— Церковь тоже может не понять, — закусился Кеош.
Он пришел сюда не для того, чтобы всех живых пнули под зад и обрекли на нищету!
— Герцог не отчитывается перед церковью!
— Я хотел сказать, это все заслуживает определенной… тайны. Как и всякий способ заработка, — постарался Кеош привлечь все свое обаяние, вещая примирительно и покладисто. — Церковь не в силах запретить, но вот придумать новые налоги…Ведь кому принадлежит труп? Живой пахарь — ваш верный слуга, все правильно, но после того как тело окажется на церковном кладбище, а душа вознесется — церковь может сказать, что тело принадлежит ей…
Кеош прервался от резкого звука, донесшегося от кресла. А затем уловил цепкий взгляд старого герцога на себе.
Сухие губы старика каркнули еще раз.
— Что? — не расслышал Кеош. — Светлейший?..
— Покажи. — голос стал отчетливей.
— Да, разумеется, — смекнул архимаг, и указал рукой на стену, за которой скрывалась вся необустроенность мерзнущего, нищего города, с толпящимися у входа бездомными. — Я привел с собой пример.
Смотрины мертвеца организовали во внутреннем дворе — спешно, заставив Кеоша изрядно понервничать, когда пришлось доставать прикопанный возле гостевого дома труп из-под навалившего снега. Ритуал уже был сотворен вчера, простейший зомби функционировал отлично, и вполне мог дожидаться у входа в общей очереди — но в этом городе могли украсть все что угодно. Во всяком случае, кому-то могла понравиться одежда — или пьяный дурак полез бы к стоящему молчуну выяснять отношения… В общем, прикопать было проще и надежнее — только навалившие за ночь сугробы дезориентировали, и пару раз лопата Кеоша находила лишь мерзлую землю.
Подняться зомби мог бы и сам — но Кеош особенно напирал, что у мертвецов нет внешнего управления, и они исполняют только услышанные команды. Никому не понравится сотня вооруженных лопатами немертвых за своей спиной — а магические ограничения бывают самые нелепые.
Старый герцог так и остался в своих покоях, согреваясь у камина и внимательно глядя через окна на высокую и очень тощую фигуру, замотанную в накидку с капюшоном. Зато вместе с Кеошем, переодевшись, во внутренний двор к трупу вышел внук герцога — в сопровождении десятка пикинеров, ненавязчиво наклонивших острия в сторону Кеоша и мертвеца. Некоторое время внук прикрывал лицо платком, остерегаясь подходить ближе. Но потом осмелел и велел сбросить с мертвеца одежды.
Голый костяк и оцарапанный череп, одолженные архимагом на городском кладбище, весело скалились в лицо высокородному.
— Сядь. Упади. Встань. Подпрыгни. Копай, — увлеченно перебирал аристократ команды, пока с последней командой не вышла заминка.
Мертвец замер.
— Нужна лопата, — мягко подсказал Кеош.
Инструмент нашелся — и вскоре в центре уютного декоративного сада начала бодро появляться глубокая ямина. Пусть выполненная непрофессионально — но с великим упрямством и скоростью.
— Все-таки нужен управляющий, — недовольно цокнул младший Вайми. — Двадцать золотых.
— Тридцать, светлейший, — поклонился Кеош. — К вам приходят за исполнением мечты, — объяснил он недовольно глянувшему аристократу. — Моя мечта стоит ровно тридцать.
Внук герцога обернулся к окну и уловил короткий кивок старика.
— Надеюсь, она стоит таких бешеных денег, — сухо отразил улыбку младший Вайми.
— Только ей и живу, — растянулась у Кеоша искренняя улыбка.
Это было похоже на сон — легкостью в теле и тишиной, в которой сломанной ветвью отражалось эхо собственных шагов; обесцвеченными красками знакомых мест и ощущением равнодушного созерцания за собственными движениями. Раньше Арике так снился дом из мира прошлого — прогулки по садам Дол-Андары ранней весной вдоль мутноватых ручьев, уносящих остатки зимы на север. Она старалась запомнить до утра светло-синее небо, и первую зелень на ветвях, чтобы непременно сравнить с миром нынешним — и, возможно, найти похожие черты и причины его не ненавидеть. Получалось плохо…
Но сейчас вместо неба над головой — серые потолки, бесконечные повороты и лестничные марши. А интерьеры, пусть и знакомые — но до боли, и уже по этому миру. Ее путь проходил через всю Академию, сквозь здания и соединяющие их между собой галереи и анфилады — удивительно четкой, лаконичной и скупой линией, как если бы Арика знала конечную цель и стремилась к ней как можно быстрее. Но сон не имел подсказки, к чему вся эта спешка.
Наскучив разгадывать маршрут и оставив разбираться с причудами сознания до утра, Аркадия использовала верный способ — усилием воли вмешалась в сон, преобразовала указательный палец в лезвие и резко провела по подушечке большого пальца. Еще оставалось время, чтобы уснуть вновь — и пусть ей приснится Дол-Андара…
Но вместо пробуждения, боль остро пронзила кожу, а из пораненной руки закапала кровь на каменный пол. А утихнувшая от боли чужая воля, позволившая недоуменно взглянуть на свою ладонь и вокруг, через мгновение вновь заставила Аркадию шагать по коридору. И вот тогда девушке действительно стало не по себе — это был не сон.
Сонную одурь вышибло волной адреналина и ужаса, но что толку⁈ Ее волокло через явь ночных и пустынных коридоров, словно привязанную, а всей силы хватало лишь ненамного изменить путь. Отчаянные движения оборачивались судорожной дрожью механически шагающих ног. Руки слушались лучше — подергиваясь к слишком далеким стенам в отчаянном желании зацепиться за шероховатый камень.
Желание
