Я выехал из Гёртца накануне Нового года и 1 января уже остановился в большом трактире на самой красивой площади Триеста. Приняли меня даже лучше, нежели я ожидал. Барон Питтони, венецианский консул, члены Торговой Палаты, завсегдатаи казино, равно как и молодые люди, дамы и девицы, все они казались счастливы снова видеть меня. С превеликим удовольствием провёл я карнавал, хотя и продолжал заниматься моей историей, вторая часть которой была отпечатана ещё до великого поста.
В Триесте выступала тогда группа комедиантов. Среди них я встретил Ирэну, ту самую, в которую был когда-то влюблён, дочь самозванного графа Ринальди. Я знал её в Милане и Генуе и хотя после сего пренебрёг ею, но впоследствии, будучи в Авиньоне, помог ей выбраться из весьма неприятного положения. Мы не виделись уже двенадцать лет, однако я с первого взгляда понял, что она может ещё прельщать. Но в то же время нельзя было не напомнить себе об осторожности, ибо я уже не мог себе позволить былые безумства. О, где вы, мои дни счастия!
Милейшая Ирэна встретила меня криками радости. Она ждала моего визита и сказала: “Я ведь узнала тебя в партере”. Значит, время не так уж обезобразило мою внешность. Ирэна представила мне своего мужа, занятого в роли Скапена, и дочь, которая, несмотря на её восемь или десять лет, числилась танцовщицей. Вот в двух словах история Ирэны. Когда она жила в Авиньоне, то поехала вместе с отцом в Турин и там влюбилась в этого Скапена. Она сбежала с ним, также избрав карьеру комедиантки. Отец её скончался от несварения, а мать умерла с горя, тем более, что эта несчастная женщина осталась буквально нищей. Ирэна уверяла меня, будто ни разу не нарушила супружеский долг, хотя и не отпугивала чрезмерной строгостью тех воздыхателей, кои были достойны послаблений. Все её удовольствия в Триесте ограничивались тем, что она приглашала к ужину четырёх-пятерых близких друзей. Сии собрания были лишь предлогом для карточной игры, в которой сама Ирэна держала банк и превосходно с этим управлялась. Она пригласила и меня, на что я обещал прийти в тот же вечер после театра, намереваясь ограничиться мелкими ставками, ибо сие развлечение было строжайше запрещено полицией.
Все собравшиеся, кажется, семь или восемь юношей, были влюблены в Ирэну, что мешало им видеть, с какой ловкостью сия принцесса срывала банк. Я чуть было не рассмеялся, приметив, что она хотела испытать этот свой талант на мне, но, впрочем, не произнёс ни слова и, лишившись нескольких флоринов, спокойно удалился вместе со всеми. Это была сущая безделка, но мне не понравилось, что Ирэна обошлась со мною, как с неопытным новичком. Утром следующего дня я пошёл в театр на репетицию и сделал ей комплимент по поводу вчерашней ловкости. Вначале она притворилась непонимающей, а на мои дальнейшие настояния отвечала, что я ошибаюсь.
— Коли так, моя милая, вы пожалеете, что солгали мне. После сего она переменила тон и хотела возвратить проигранные мною деньги, приглашая даже войти наполовину в её банк. Я отверг оба эти предложения и заявил, что никогда более не появлюсь в её собраниях.
— Остерегайтесь делать вашим приятелям чрезмерные кровопускания, — сказал я ей. — Первый же скандал кончится для вас очень плохо. То ремесло, которым вы теперь занимаетесь, приносит беду.
Через несколько дней Ирэна явилась ко мне в сопровождении Питтони, увлечённого ею. Для неё это было истинным счастием, ибо в скором времени один из близких её друзей обвинил её в шулерстве, и без могущественного вмешательства директора полиции она попала бы в тюрьму.
К середине великого поста Ирэна уехала из Триеста вместе со всей труппой. Читатель встретится с нею через пять лет, в Падуе, когда я вступил в близкие отношения с её дочерью...
Заключительное примечание французского издателяНа этом кончаются Мемуары Казановы, написанные им самим. То ли он не продолжал своё повествование, то ли посчитал уместным изъять из него последнюю часть. Во всяком случае, это всё, что осталось от него.
Бонами Добре
КОНЕЦ ОДИССЕИ
Глава из книги Бонами Добре “Три фигуры восемнадцатого столетия. Сара Черчилль, Джон Весли, Джиакомо Казанова”, Лондон, 1962 г.
Так и продолжались эти бесконечные странствия... Казанова не признаётся, что уже устал, хотя друзья и говорят ему безо всякой жалости, что он выглядит поразительно старше своих лет. Но что может ждать стареющего мужчину, который непременно желает оставаться молодым? Куда ехать изгнанному почти изо всех европейских столиц? Конечно же в Венецию! Во время бесцельной перемены мест его компас неизменно указывал на любезное отечество. Продолжая карточную игру, беседы с философами, рассуждения о поэзии и всё ещё любовные дела (хотя его рассказы об этом становятся всё менее и менее убедительными), он одновременно писал и, в частности, выпустил “Опровержение венецианской истории Амело де ла Уссэ”, что должно было возвратить ему милость правительства. И, наконец, в 1773 году, после шести лет беспорядочных скитаний, когда удавалось перебиваться лишь с величайшим трудом, и былая удача возвращалась уже совсем редко, он почти достиг своей цели и обосновался в Триесте. А осенью 1774 года в награду за какую-то тайную услугу ему к великой радости было позволено вновь плавать по счастливым каналам, которые так долго преследовали его в сновидениях. А нам лучше всего как можно быстрее, не поднимая глаз, пробежать следующие восемь лет, когда утонченный авантюрист, миллионер-метеорит, фантастический любовник добывал себе хлеб как агент Инквизиции! И во всей Венеции только одна бедная торговка соглашалась любить его. Но даже эти унижения оставались тщетны. Напрасно в доносах обличал он ужасающую безнравственность города и перечислял все богохульные и непристойные книги, обращавшиеся среди жителей. Хозяева оставались недовольны и ничем не вознаграждали его, кроме жалких подачек. Правда, он был принят в домах патрициев, благодаря тому, что его беседа оставалась неподражаемо занимательной. Он пытался использовать труппу французских комедиантов; начал издавать театральный журнал “Курьер Талии”, но неудачно; шумно осуждал деизм Вольтера; принялся переводить гомеровскую “Илиаду” итальянскими восьмистишиями, однако иссяк после восемнадцати песен; написал обширный труд о смутах в Польше, но напечатал из семи томов только три. Он так и не преуспел, хотя одно время был даже секретарём у маркиза Спинолы. “Или я не гожусь для Венеции, или Венеция не создана для меня”, — жаловался он. И, наконец, последовала неизбежная катастрофа. Будучи в одном патрицианском доме, он во время ссоры оказался перед выбором — или предстать в глазах общества трусом, или злоупотребить гостеприимством хозяев. Дабы отомстить за это невыносимое положение, он выпустил пасквиль против обеих сторон. Книга была задержана, а дружеские дома закрылись для него. Ему объявили, что вряд ли он найдёт себе какое-нибудь применение в Венеции.
