Без помощи обычаев и суеверий я не смог бы пройти из одного конца комнаты в другой.
Никогда не жалейте людей, с которыми поступили дурно. Они лишь ждут удобного случая так же дурно поступить с вами.
Едва заметная боль в мизинце повергает нас в куда большую тревогу, чем уничтожение миллионов таких, как мы.
Умные люди — орудие в руках дурных.
В зависти, среди прочего, заложена и любовь к справедливости.
Мы холодны с друзьями, лишь когда скучны самим себе.
Для торжества реформы важней всего, чтобы она, не дай Бог, не увенчалась успехом.
В совершенстве искусства — его крах.
Наше самолюбие протиснется в любую щель.
Я бы всю жизнь путешествовал за границей, если б мог позаимствовать вторую жизнь, которую бы провел дома.
Честный человек говорит правду, которая может обидеть; себялюбец — которая обидит обязательно.
Все невежественные люди — лицемеры.
Нельзя считать идею пошлой только потому, что она общепринята.
Фамильярность не всегда вызывает презрение, но восхищение — никогда.
Удочка — это палка с крючком на одном конце и дураком на другом.
Я всегда боюсь дурака. Никогда нельзя поручиться, что он вдобавок не плут.
Мы любим друзей за их недостатки.
Аристократизм — та же пошлость, только более привередливая и искусственная.
Толпа, ведомая вождем, его же и ненавидит.
Человек, гордый по-настоящему, не знает, что такое вышестоящие и нижестоящие. Первых он не признает, вторых игнорирует.
Страх наказания может быть необходим для подавления зла — но ведь от него в той же мере страдают и добрые побуждения.
Мир хорош хотя бы тем, что он — отличная тема для размышлений.
Непристойно оголяется не только тело, но и ум.
Если хочешь доставить удовольствие, научись его получать.
Псевдоним — это самый тяжелый камень, какой только может бросить в человека дьявол.
Мы никогда не научимся хорошо делать дело, пока не перестанем задумываться над тем, как его делать.
Наш разум рвется к небесам, однако уютно себя чувствует лишь на земле, пресмыкаясь и копаясь в отбросах.
Человек — большой фантазер. Самим собой он бывает только тогда, когда играет роль.
Предрассудок легко усваивается лишь в том случае, если выдает себя за разум.
Даже в пороке есть свое разделение труда. Одни предаются размышлениям, другие действуют.
Со временем нам надоедает все, кроме возможности насмехаться над другими и самоутверждаться за их счет.
Старая дружба — как остывшая телятина: холодная, неаппетитная, грубая…
Женщина хорошеет на глазах, глядя на себя в зеркало.
Глупость столь же часто вызвана недостатком чувств, как и недостатком мыслей.
Умный человек не только не должен с презрением относиться к предрассудкам других, но и прислушиваться к своим собственным, подобно тому, как мы прислушиваемся к мнению стариков-родителей, которые в конечном счете могут оказаться правы.
Хорошо известно, что воображением англичанина ничего не стоит овладеть с помощью любого пугала. Чем больше он ненавидит и боится, тем больше верит в предмет своего страха и ненависти.
Те, кто громче всего жалуются на несправедливое обращение, первыми же его провоцируют… Выясняется, что преследуемые и преследователи не только не воюют друг против друга, но являются одними и теми же людьми…
Тот, кто умеет хранить секреты, не любопытен, ведь знания мы стремимся приобрести с единственной целью — поделиться ими.
Правыми мы считаем себя лишь тогда, когда доказана неправота других.
Ведущий войну с другими не заключил мира с самим собой.
Перестав быть спорной, мысль перестает быть интересной.
Варварство и невежество обучаемы, фальшивая утонченность неисправима.
Если человек в состоянии существовать без пугала, значит он по-настоящему благовоспитан и умен.
Слова — это то единственное, что остается на века.
Всем нам свойственно низкопоклонство. Стремление к власти так же присуще человеку, как и преклонение перед властью над собой. Первое свойство делает из нас тиранов, второе — рабов.
Если бы человечество стремилось к справедливости, оно бы давно ее добилось.
Те, кто любит бороться за правое дело, правдой, как правило, не злоупотребляет.
Чем больше человек пишет, тем больше он может написать.
Чтобы быть критиком, не обязательно быть поэтом; но чтобы быть хорошим критиком, обязательно не быть плохим поэтом.
Сначала мы получаем результат от изучения природы, а в дальнейшем рассматриваем природу исключительно сквозь призму получения результата.
Невыразительные картины, как и скучные люди, непременно высоконравственны.
Когда человек живет в атмосфере преследований и доносов, он сам бросается в пропасть от одного только страха, что его туда сбросят.
Дэфо говорил, что в его время сотни тысяч рыжих деревенских парней готовы были драться с папством до последней капли крови, понятия не имея, что такое «папство» — человек или лошадь.
Сквернословие — это косвенное выражение преклонения.
Притворство столь же необходимо для ума, как одежда для тела.
Молчание — особое искусство беседы.
Если человек лишен учтивости, вы оказываетесь в его власти.
Смерть наступает задолго до смерти, ведь распадаться мы начали на много лет раньше… смерть же предает земле то немногое, что от нас осталось.
Литературная известность (для своего времени скандальная) критика, очеркиста, романиста, переводчика, Томаса де Куинси основана главным образом на «Исповеди английского опиомана» (1822), в которой писатель — впервые в литературе — делится опытом курильщика опиума, подробно описывая посещавшие его видения. Помимо «Исповеди» и «Автобиографии» (1834–1853), первоначально печатавшихся в «Блэквудз-мэгэзин», журнале, где де Куинси активно сотрудничал с первых же дней его существования, в антологию афоризма вошли отрывки как из обширного эссеистического наследия писателя(«Эссе о поэтах. Александр Поуп», «Протестантство», «Письма молодому человеку», «Убийство как высокое искусство», «О стуке в ворота в „Макбете“»), так и мемуарного: «Портреты современников» (1847, 1848) — статьи и воспоминания о Колридже, Лэме, о кумире де Куинси — Вордсворте.
Из «Исповеди англичанина-опиомана»
Нет ничего более отталкивающего для чувства англичанина, чем лицезреть, как выставляются напоказ моральные язвы или шрамы, как срывается «драпировка», которой стыдливо прикрыли их время и снисходительность к человеческим слабостям. Быть может, потому в большинстве своем подобные исповеди исходят от женщин сомнительного поведения, проходимцев и мошенников.
Что может быть более нелепым, чем все разговоры о том, что, дескать, выпивка туманит голову? Напротив, голову туманит трезвость…
Я глубоко убежден: нет такого понятия, как полная забывчивость; след, отпечатавшийся в памяти, неизгладим.
Чем больше мы отягощаем память, тем она становится сильнее; чем больше мы ей доверяем, тем более она заслуживает доверия.
Лучше перенести десятки тысяч издевательств и глумлений, чем всего один раз испытать нестерпимую и непрекращающуюся боль, причиненную собственной совестью.
Вина и горе инстинктивно прячутся от общественного взгляда; они предпочитают уединение и тайну — и даже выбирая могилу, нередко отделяют себя от более зажиточных и благополучных обитателей кладбища.
Обида вовсе не всегда предполагает чью-то вину. Все зависит от повода и планов, которыми руководствовался обидчик, а также от смягчающих обстоятельств, тайных или явных, обиде предшествовавших; все зависит и от того, насколько с самого начала было сильно искушение и насколько успешно и искренне, на словах или на деле, обидчик с этим искушением боролся.
Философ не должен смотреть на мир глазами ограниченного существа, который называет себя «светским человеком» и который полон узких и эгоистических предрассудков, связанных с его происхождением и воспитанием. Философ должен быть человеком всеобъемлющим, одинаково относящимся к людям высокого происхождения и низкого, к образованным и необразованным, к виноватым и безвинным.
