К счастью, спустя время, поезд значительно замедлил ход, и на повороте, мы решились...
- Не будем медлить, пора, - сказал я.
Высунув в окошко ноги вперед, я повис на руках, прыгнул в серый полумрак и, больно ударившись о камни, покатился в траву.
Вслед за мною сделал прыжок и Сантьяго, скатился с насыпи, заохал, с трудом приподнявшись, заковылял ко мне.
Я ощупывал голову, пронзаемую болью – рука была в крови. Тело ломило от сильного удара.
Сантьяго тут же повалился рядом в густую полевую траву, шипя от боли, держась за ногу.
- Перелом? – с тревогой спросил я.
Сантьяго попробовал встать, но вскрикнув, упал…
- Вывих, кажется, - промолвил он.
Вдаль от нас летел состав, вскоре его огни пропали в туманной пелене утра.
Мы долго брели по бескрайней степи, навстречу красному встающему солнцу, разгоняющему серый туман. Я поддерживал ковыляющего Сантьяго, а сам думал о том, что нам делать дальше.
В душе были намешаны радость обретенной свободы, скорбь по близким, и тревога за наше будущее.
Мы решили добраться до ближайшего населенного пункта, лучше всего – села, попросить кров и пищу, а затем либо пробираться до линии фронта к своим, либо укрыться на время где-то под пологом густых лесов… Но я прекрасно понимал, что долго прятаться без помощи человека мы не можем.
Взошедшее на свой престол яркое солнце согрело нас. Съев последние сухари, мы попили воды из ручья, а, затем, истомленные, свалились в траву у густого кустарника. Лежали, подставив изможденные тела солнечным лучам и полевому ветру.
Смертельная усталость сковала наши тела. Сон был крепок, словно старый аргентинский ром. Увидел я во сне вновь обретенный такой дорогой и милый домашний уют, близких и родных. Добрые глаза матери. И пахучий хлеб, глечик парного молока в ее руках. Ласковые руки Мариэлы, ее мягкие страстные губы и пружинистую грудь. Маленькую улыбчивую Лауру, которую я несу на своей шее, и мы бежим куда-то радостные и довольные миром…
Очнулся я от какого-то внутреннего беспокойства и сначала увидел небо. Низкое, плотное, оно заворачивалось пушистыми воздушными массами, отсвечивая то синим, то багровым. Солнечные лучи роняли свое золото капельками сквозь тучевую пелену…
Отдаленный грозный лай злющих собак, такой знакомый и ненавистный, заставил нас подскочить на месте.
Сантьяго что-то говорил по-испански, указывая на горизонт, и мы увидели идущую от леса шеренгу немецких солдат.
Нас охватил ужас!
Подхватившись, превозмогая боль, мы бросились бежать, как можно быстрее, на сколько хватало сил! Обретенная свобода заканчивалась, сзади нас была страшная неотвратимая власть злобных существ, монстров (которых нельзя было назвать людьми), и слезы стали заливать мое лицо.
С трудом ковылявший Сантьяго упал, не в силах более бежать, а потом поднялся навстречу шеренге в бледно-серой форме.
Он что-то угрожающе кричал по-испански, и пошел прямо на них. В руке был зажат поднятый им камень. Изо всех сил он швырнул его в сторону фашистов. Застучали автоматы, запели жалящие неистовые пули, и мужественный испанец упал в жухлую траву, заливая ее темно-красной кровью.
Я склонился над своим товарищем, но душа уже покинула тело этого бесстрашного рыцаря нашего века… Распластанной птицей мой товарищ лежал на окровавленной земле.
Теперь я стоял беззащитный и слабый, стоял и ждал, когда одна из свистящих рядом острых пуль заденет меня, и я разделю участь своего друга, ибо возвращаться вновь в тот страшный земной ад мне не хотелось.
Эти минуты показались мне вечностью, и я увидел всю свою жизнь, от самого рождения, и просил Бога принять мою душу к себе.
3. СТРАШНЫЙ СУД И РЫБАК В ЛОДКЕ
Я стоял под нависающим, замирающим, и медленно поворачивающимся фиолетовыми рукавами небом, над которым чернели грозные, чернильного света полосы, и багровые отблески то и дело падали в сухую траву, заставляя ее дымится, и я не мог понять, что это. Огромные столбы черных туч, подпиравших небо, вздрагивали, покачиваясь. Земля шевелилась, будто бы под нею были упрятаны черные драконы, желавшие освобождения. Твердь стала содрогаться, как будто от разрывов снарядов, вспучивалась, тряслась, выворачиваясь огромными пластами. Запах земли, травы и бешеного электричества ударил в ноздри, а от пыли начало першить в горле.
Из-за ветра куст полоскался, трепетал словно знамя, а деревце сломало как спичку и понесло прочь. Чернота постепенно забирала небо, смыкаясь с молочно-багровыми рукавами облаков.
Земля вновь сильно дрогнула, я подумал даже о землетрясении или урагане; сквозь черные брюхатые облака то и дело поглядывали сияющие огромными светляками звезды. Облака клубились и рвались, гроздья звезд тряслись, падая отдельными грозными блестящими стрелами, будто и вправду наступил конец света. Прокатился гром по всему небу, будто колесница проехала по вымощенной камнем дороге. Солнце приняло бронзово-желтый оттенок.
Оглянувшись, я увидел, что стою на обширной равнине, усеянной множеством людей. Ужас, волнение и какой-то благоговейный трепет постепенно овладевали стоящими людьми. Гул множества голосов перешел в море звуков, колыхавшееся над миром.
Сквозь свернувшиеся, словно древний папирус, края туч победно пробилось ослепительно белое сияние. Казалось, что кто-то огромный, могущественный и сильный, наделенный неземной властью, в просторных белых одеждах, стоял над нами, над всем миром, над гудящей жалкими голосами толпой людей. В то же время ничего схожего с человеком не было видно в этом сиянии, но я и окружающие ощущали острый взгляд чьих-то внимательных Глаз, пронзительных, до самой сути, до самого донышка твой души. И никуда нельзя было спрятаться от этих Глаз, и бежать нельзя было, многие закрывались руками, падали на землю от этого Взора, но не могли спастись.
И пали люди ниц вокруг меня, и я вместе со всеми, и еще сильнее становился страшный вой человеческих голосов. Я посмотрел в ту сторону и увидел множество людей, покрывавшихся чем-то багровым, словно кровью, подобно насытившимся пиявкам. Среди этих людей я различил своих мучителей. Жалкие кроваво-красные лица Груббера, Рихтера, Кляйна и их подобным буквально рвало на части, они погружали пальцы в свои собственные глаза и вырывали их, чтобы не видеть Глаз стоящего над миром в небесном сиянии, выдранные глаза держали в окровавленных ладонях, в скрюченных пальцах, выли страшными утробными голосами, но не могли спастись.
И, как я теперь понимаю, умирали они от жуткого стыда за свои деяния… И начинала разлезаться, трескаться и опадать их одежда, а потом лопаться их кожа, превращаясь в струпья, и тут же, в одно мгновение, голые костлявые руки и безглазые черепа рассыпались во прах. Так гибли те, кто издевался над людьми, а другие стоящие, а их были миллиарды, с благоговением и кротостью, и волнением взирали на все это.
Я глянул вверх, в блистающие ослепительно белым сияющие небесные выси, помутилось мое сознание, и увидел я золотой луч, падающий с неба, проведший на земле золотую дорожку, как бы предлагая ступить на нее. И я взошел на нее…
Очнулся я в ослепительно белом облаке. Присмотревшись, я понял, что этот белый цвет создают цветы на красивейшем в мире лугу. Лепестковые платья ромашек кокетливо загибались книзу, будто цветы кланялись, а белые головки поповника приветствовали меня своими поднятыми в стороны лепестками, словно коронами. Я осторожно потрогал выпуклую желтую ромашковую корзинку, будто проверяя на ощупь рассыпанную вокруг красоту, затем сорвал листик тысячелистника. Он лежал на руке, словно перышко птицы, легкий, как пушинка, и такая мудрость Создателя мне увиделась в этом листике, что я ощутил необыкновенную, давно незнаемую легкость и свежесть.
Я погладил нежную зеленую траву, моя голова спряталась в ней, как в волшебном царстве. Сразу ощутил душистый запах, знакомый с детства.
На руку мне села божья коровка, и прилет маленького яркого насекомого вызвал большую радость в душе.
