– Мне пришлось тебя ждать, – сказал Мерсье.
– Наоборот, – сказал Камье, – это мне пришлось тебя ждать.
– Я был на месте в пять минут десятого, – сказал Мерсье.
– А я в четверть десятого, – сказал Камье.
– Вот видишь, – сказал Мерсье.
– И ожидание, и опоздание, – сказал Камье, – считается с того момента, о котором заранее договорились.
– А на когда, по-твоему, мы договорились? – сказал Мерсье.
– На четверть десятого, – сказал Камье.
– В таком случае ты глубоко заблуждаешься, – сказал Мерсье.
– То есть как? – сказал Камье.
– Нет, ты меня все-таки поражаешь, – сказал Мерсье.
– Объяснись, – сказал Камье.
– Стоит мне закрыть глаза, я так и вижу всю сцену, – сказал Мерсье, – твоя рука в моей руке, на глаза мне набегают слезы, и я дрогнувшим голосом произношу: значит, договорились, завтра в девять. А мимо проходит пьяная тетка, распевая неприличную песню и задирая юбку.
– Она тебя отвлекла, – сказал Камье. Он вытащил из кармана записную книжку, полистал ее и прочел: понедельник, второе число, Св. Макарий, Мерсье, четверть десятого, сквер Сент-Рута, забрать у Элен зонтик.
– И что это доказывает? – сказал Мерсье.
– Мои благие намерения, – сказал Камье.
– Что правда, то правда, – сказал Мерсье.
– Мы все равно никогда не узнаем, – сказал Камье, – в котором часу договорились встретиться сегодня. Так что не будем и пытаться.
– Одно во всей этой истории не вызывает сомнений, – сказал Мерсье, – мы встретились без десяти десять, одновременно со стрелками на часах.
– И на том спасибо, – сказал Камье.
– Дождя еще не было, – сказал Мерсье.
– Утренние благие порывы еще не развеялись, – сказал Камье.
– Не потеряй нашей записной книжки, – сказал Мерсье.
Тут появился первый из длинной вереницы вредителей. Он был в линялом зеленом мундире, обильно украшенном в предусмотренных уставом местах героическими орденами, медалями и лентами, и этот наряд был ему к лицу, очень к лицу. По примеру великого Сарсфилда, он чуть не погиб, защищая территорию, которая сама по себе была ему явно безразлична, да и как символ она, скорее всего, волновала его ничуть не больше. В руке у него была трость, элегантная и вместе с тем массивная, и временами он даже на нее опирался. У него очень болела ляжка, временами боль зигзагом пронзала ему ягодицу и проникала в отверстие, из которого посылала сигналы бедствия всей кишечной системе вплоть до пилорического клапана и его продолжений, то есть мочеточников и мошонки, разумеется, и вызывала почти непрестанное желание помочиться. Ему, на пятнадцать процентов инвалиду, из-за чего его не уважали почти все те, как мужчины, так и женщины, с которыми он что ни день соприкасался в силу профессии и остатков добродушия, иногда представлялось, что лучше бы он во времена великих бурь посвятил себя домашним перепалкам, гэльскому языку, укреплению веры и сокровищам уникального и неповторимого фольклора. Опасность для здоровья была бы меньше, а выгоды вероятнее. Но, просмаковав всю горечь этой мысли, он ее обычно гнал от себя как недостойную. Ему хотелось, чтобы его усы торчали вверх, и они торчали прежде, но теперь обвисли. Время от времени он обдавал их снизу облачком зловонного дыхания пополам со слюной. Это ненадолго вздымало их кверху. Застыв у подножия лестницы, ведущей в пагоду, в распахнутом дождевике, по которому струилась вода, он переводил взгляд с Мерсье и Камье на собак, с собак на Мерсье и Камье.
– Чей велосипед? – сказал он.
Мерсье и Камье переглянулись.
– Мы и без велосипедов обходимся, – сказал Камье.
– Уберите, – сказал сторож.
– Может, это нас хоть немного развеселит, – сказал Мерсье.
– Чьи собаки? – сказал сторож.
– По-моему, – сказал Камье, – нам придется отсюда уйти.
– Может, это как раз тот удар хлыста, которого нам не хватало, чтобы отправиться в путь, – сказал Мерсье.
– Мне что, позвать полицию? – сказал сторож.
– Боюсь, добром дело не кончится, – сказал Камье.
– Вы предпочитаете, чтобы я позвал слесаря сбить с него замок? Или чтобы я вышвырнул его отсюда пинком прямо по спицам? – сказал сторож.
– Ты понимаешь что-нибудь в этих бессвязных речах? – сказал Камье.
– У меня сильно упало зрение, – сказал Мерсье. – По-моему, речь о велосипеде.
– И что дальше? – сказал Камье.
– Его присутствие здесь, – сказал Мерсье, – противоречит правилам.
– Тогда пускай уберет, – сказал Камье.
– Не может, – сказал Мерсье. – Велосипед как-то прикреплен, вероятно, к дереву или к статуе, не то замком, не то тросом. По крайней мере, такова моя интерпретация.
– Вполне правдоподобно, – сказал Камье.
– К сожалению, тут не только велосипед, насколько я понимаю, – сказал Мерсье. – Тут еще и собаки.
– Кому они мешают?
– Противоречат постановлению, – сказал Мерсье, – точно так как же как велосипед.
– Но они же ни к чему не привязаны, – сказал Камье, – только друг к другу, совокуплением.
– Это верно, – сказал Мерсье.
– В таком случае пускай он исполнит свой долг, – сказал Камье. – Пускай он их тут нам немедленно уберет.
– Я с тобой согласен, – сказал Мерсье.
– Собаки могут подождать, – сказал сторож.
– Ха-ха, – сказал Камье.
– Почему ты так хохочешь? – сказал Мерсье.
– Они могут подождать! – сказал Камье.
– Я вам посмеюсь, – сказал сторож. – Я вам так посмеюсь.
– Отец мне всегда повторял, – сказал Мерсье, – чтобы я вынимал трубку изо рта, перед тем как заговаривать с чужим человеком, какое бы скромное положение в обществе он ни занимал.
– Какое бы скромное, – сказал Камье. – Как забавно звучит.
Сторож поднялся по ступеням, ведущим в убежище, и замер в дверном проеме. Внутри сразу потемнело и воздух пожелтел.
– По-моему, он сейчас на нас нападет, – сказал Камье.
– Ты, как всегда, бей по яйцам, – сказал Мерсье.
– Дорогой блюститель порядка, – сказал Камье, – чего вы, собственно, от нас хотите?
– Видите велосипед? – сказал сторож.
– Ничего не вижу, – сказал Камье. – Мерсье, ты видишь велосипед?
– Он ваш? – сказал сторож.
– Поскольку разговор идет о предмете, которого мы не видим, – сказал Камье, – о предмете, существование которого вытекает только из ваших утверждений, откуда же нам знать, наш он или чужой?
– Почему наш? – сказал Мерсье. – Разве собаки наши? Нет. Мы их сегодня увидели в первый раз. А вы хотите, чтобы этот велосипед, если тут вообще есть велосипед, был наш. Вот ведь собаки не наши.
– Плевать мне на ваших собак, – сказал сторож.
Но тут, словно опровергая собственные слова, он налетел на собак и, осыпая пинками и ударами палки, а также энергичными ругательствами, выдворил их из пагоды. Отступление далось им нелегко, так крепко они были привязаны друг к другу. Пытаясь высвободиться, они тянули в разные стороны, и их усилия взаимно уничтожались. Вероятно, им было очень больно.
– Грязные скоты, – сказал сторож.
– Теперь ему плевать на собак, – сказал Мерсье.
– Он выгнал их из убежища, – сказал Камье, – это бесспорно, но не из сквера.
– Дождь скоро ослабит связующие их узы, – сказал Мерсье. – Они одурели от любви и не подумали об этом.
– В сущности, он оказал им услугу, – сказал Камье.
– Будем с ним полюбезнее, – сказал Мерсье, – он герой Великой войны. Пока мы, не боясь, что нам помешают, на всю катушку онанировали в укромном местечке, он с полными штанами барахтался во фламандской грязи.
Не делайте вывода из этих легковесных слов, Мерсье и Камье были немолодые юнцы.
– Это мысль, – сказал Камье.
– Только посмотри на всю эту дребедень, ордена и медали, – сказал Мерсье. – Представляешь, какие количества поноса за этим кроются?
– С трудом, – сказал Камье. – У меня всегда был запор.
– Предположим, что этот так называемый велосипед наш, – сказал Мерсье. – Что страшного?
– Давайте начистоту, – сказал Камье, – он наш.
– Даю вам пять минут на то, чтобы его убрать, – сказал сторож. – Потом я позову полицию.
– Сегодня мы наконец, – сказал Мерсье, – после многолетних проволочек удалимся в неизвестном направлении и, быть может, не вернемся живыми. Мы только ждем, чтобы распогодилось, и тут же пустимся в путь. Попытайтесь нас понять.
– Это меня не касается, – сказал сторож.
– А кроме того, – сказал Мерсье, – нам осталось кое в чем разобраться, пока еще не поздно.
– Разобраться? – сказал Камье.
– Вот именно, – сказал Мерсье.
– Я думал, мы уже во всем разобрались, – сказал Камье.
– Не во всем, – сказал Мерсье.
– Уберете или не уберете? – сказал сторож.
– Раз уж вы глухи к доводам рассудка, – сказал Мерсье, – нельзя ли купить ваше расположение?
