Щебет, напоминающий птичье пение, заставил меня обернуться.
Между детьми сидела теперь какая-то девушка с бритой головой, одетая в зеленые лохмотья, отсвечивавшие изумрудом на ее полупрозрачной коже. Теперь у нее были глаза, но молочно-белые, как у некоторых слепцов, как у моей бабушки Луизы в конце ее жизни. Несмотря ни на что, она была красива, поразительной красотой, от которой захватывало дух. В своем сне я ее знал. Я не называл ее по имени, но ее появление ничуть меня не смутило.
Ее присутствие казалось естественным, словно эта девушка всегда была здесь. Она прочирикала что-то загадочное на ухо близнецам, но те покачали головами. Колен неизвестно откуда достал свое рождественское пианино. Девушка поставила его себе на колени и стала играть музыку, незнакомую, но печальную, такую печальную… Тут я проснулся, вырванный из сна этой музыкой, которая все еще отдавалась эхом в темноте. Мне потихоньку вспомнилась история о Белой даме, легенда, ходившая в этих краях, и от которой, когда я был мальчишкой, меня пробирала дрожь. Рассказывали, что девушка-подросток забеременела от нациста; по окончании войны деревенские остригли ее, а потом убили; и будто бы с тех пор по лесу туманными утрами блуждает ее призрак. Сомневаюсь, чтобы я на самом деле встречал эту призрачную девушку, хотя мне порой казалось, что вижу ее – почти всегда, когда мне случалось ослушаться Грас. Кажется, моя мать нагоняла на меня страху больше, чем Белая дама. Широко раскрыв глаза, я слушал безмолвие ночи. Обычно ночные страхи сильны и не поддаются рассудку, но я был совершенно спокоен. Я просто чувствовал, что мне надо сходить в ту комнату, комнату «малюток». Я встал, натянул свитер и тренировочные штаны. По дороге я тщательно обошел бельевой шкаф, который пришлось оставить посреди коридора из-за нехватки другой пары рук, нужной, чтобы оттащить его в сторону, потом открыл дверь в конце коридора.
Я вошел, притворил ее за собой, но свет зажигать не стал. Зима хлопала пластиковой пленкой, свистела по углам. Тяжелые краповые шторы сладострастно шелестели, словно два тела колыхались на крыльях ветра. Я сел на кровать; на стеганом одеяле все еще были видны следы угля. И стал ждать. Я не ждал ничего конкретного, думал о своей жизни, о том, какой она была, какой могла бы стать, о юношеских надеждах и разочарованиях. Играл в а что, если бы – а что, если бы я, по примеру Лиз, остался в здешних краях, вместо того чтобы уехать в столицу; а что, если бы я занялся виноградарством, как мне это предлагал после школы мой приятель Филипп Шапель, которого я с тех пор потерял из виду. А что, если бы я женился на Од, своей первой настоящей «невесте» – знающей толк в архитектуре, обидчивой и не стеснявшейся в выражениях корсиканке с золотисто-каштановыми кудряшками, в туфлях «Док Мартенс»? Сегодня она жена министра, носит головную повязку и карликового пуделя. А что, если бы я никогда тебя не встретил? Если бы не пошел на ту вечеринку в честь новоселья? Ведь у меня и не было никакого желания туда идти – мне было плохо из-за начинавшегося гриппа, я жил на севере Парижа, а это было на юге, целая линия метро по ноябрьскому холоду. Но я обещал Тиму – Тиму, который только что съехался с Сарой – с Сарой, чьей лучшей подругой ты была. Вначале я видел только твой затылок, темные волосы, заколотые в узел танцовщицы, и именно этот затылок освещал торшер, как спот, направленный на произведение искусства в музее. И в то же мгновение, когда ты обернулась, я понял, что уже ничто и никогда не будет как прежде.
Жизнь – это череда более или менее обдуманных выборов, счастливых или несчастливых случаев, встреч, развилок – свернуть направо, свернуть налево – тысяча разных жребиев на каждом перекрестке, и потом бывают еще очевидности. Ты, Кора, была такой очевидностью, и хотя жизнь сделала с нами то, что сделала, я никогда не жалел о том, что встретил тебя – даже когда, будучи в трауре, жонглировал один-одинешенек двумя беспрерывно плачущими младенцами, причем каждый орал в свой черед. Не синхронно, нет, это они сегодня такие, они плакали по очереди и вдвоем создавали впечатление, будто плачут все время , что было не слишком далеко от истины, – ты всегда будешь самым прекрасным событием в моей жизни. Я знаю, что такая любовь, как наша, не встречается дважды в жизни; что для большинства людей она не случается вообще никогда. Так что я считаю, что мне повезло. Несмотря ни на что, мой ангел, мне чертовски повезло. И расплата наверняка под стать тому счастью, которое было на краткий миг нам даровано.
Я сидел на кровати и думал обо всем этом, до тех пор пока не начался рассвет за затянутыми пленкой окнами, которая преломляла первые лучи, как в калейдоскопе.
Ничто не потревожило спокойствие ночи – ни метательные снаряды, ни странные звуки. Однако все это время меня не покидало ощущение, что ледяная и черная комната переполнена, битком набита молчаливыми людьми, чье присутствие ничем мне не угрожало. Просто эти люди тоже думали о своих жизнях, о том, чем они были, могли быть, должны были быть – эти закоротившиеся жизни, плохие развилки – скорее направо, чем налево, и наоборот.
Заря занималась над долиной. Было слишком рано, чтобы понять, какая будет погода – плохая, конечно. Сегодня воскресенье, у детей викторина, у меня встреча с отцом. Сегодня воскресенье, 26 декабря, и только что начался день призраков.
Грас Мари Батай, 27 июня 1981 года, гостиная, 07.10 на больших часах
Она уехала наконец, собрала чемоданы, поцеловала детей. В конце дня ты отвез ее в аэропорт, и сейчас эта девчонка наверняка колесит по своей чертовой стране.
Ты тоже уехал, опять. Сегодня, ранним утром на своей новой машине, красной «Альфа Ромео», скорее томатно-красной, ты видел мою реакцию, но за нее платит твоя лавочка, так что мне нечего сказать. Плевать мне на тачки. Мне хватает допотопной «АМИ-8», уродливой, проржавевшей, когда-то белой, а сегодня грязно-бежевой, но ездит она очень хорошо, а это все, что я от нее требую. Сегодня суббота, я работаю, до полуночи на дежурстве. Мама заехала посидеть с Лиз и Натаном; ей пойдет на пользу снова увидеть настоящую зелень, быть может, поймет наконец, что ее джунгли в горшках – это извращение. Я в хорошем настроении, чувствую себя освободившейся, словно сидевший у меня на груди носорог встал, чтобы побегать по саванне. У меня больше четырех недель, чтобы снова тебя завоевать. У тебя много работы, много разъездов. Но в каждое из твоих возвращений мы вновь окажемся без нее , только ты и я, малыши побудут у твоего отца в Шамони, а потом в летнем лагере до конца июля. К годовщине нашей свадьбы я втайне подготовила любовный уик-энд. Барселона. Это там мы, возможно, зачали Лиз, помнишь? Целую вечность назад… Больше десяти лет. Мы тогда были женаты всего-то несколько месяцев. Неважно, у меня впечатление, что это было вчера. Затем в августе Ланды, Конти, край света в своем роде, большая хижина на пляже, на гребне дюны – фото из брошюры выпали на пол. Но на гребне дюны будет девчонка. Мне не удалось тебя разубедить, отбить все твои неопровержимые доводы опытного коммерсанта – мол, ты настоятельно нуждаешься в отпуске, в настоящем отпуске , спокойствие и одиночество, дышать океаном без детей, путающихся под ногами, спорт, велосипед, прогулки в лесу. Надавил на чувства: «Мы сможем гулять, обедать в ресторане, я буду изображать из себя молодого человека, будто мне не сорок лет, буду целовать тебя под луной, это будет забавно». Меня не провести, ты просто мной манипулируешь. Но знай, дорогой мой, я не сдалась. Через несколько недель поглядим. Я тоже постараюсь поймать тебя на чувство, под чувством я понимаю твой член. Дьявола за хвост, мосссссье Тома Батай. Все взвесив, я не думаю, что у тебя что-то произошло с девчонкой. Хотя знаю, что ты об этом думал. Прочитала это в твоих глазах, в ваших глазах, у вас обоих – там-то и таится вся гнусность – что бы вы об этом ни думали.
Друг, слышишь черный воронов полет над нашими полями?
Подручники еще не сказали своего последнего слова, Тома. В этом цветущем мире они шелестят во мне, и их становится все больше и больше с каждым днем, с каждой ночью. Я вижу их темных братьев, рассевшихся на проводах над дорогой, их так много, что они дробят горизонт, затмевают небо своей черной массой, такой плотной и совершенно синхронной, одновременно меняющей направление в странном беспорядочном полете, словно они общаются между собой на невообразимой скорости при помощи телепатии или чего-то вроде того. И порой вычерчивают огромные V над нашими головами. V – это Victoire, Победа. Скоро девчонка станет лишь горьким воспоминанием, годным лишь на то, чтобы похоронить его под грудами любви.
* * *
Лион был пустынен, сомкнут, словно кулачок младенца; на асфальте улицы Виктора Гюго ни души, кроме нескольких заблудших гуляк. Послерождественское воскресенье, особая атмосфера провинции, где выходные еще кое-что значат. За это я и люблю Париж – за его вечное бурление, этот город никогда не отдыхает, всегда где-то кишит людьми, даже в воскресенье – особенно в воскресенье.
