Он пробуждается далеко за полдень и принимается неуверенно считать. Отсчитывая каждый день, отложившийся в его памяти благодаря каким-то приметам: первый день – мосты, Понти-ди-Сор, почтовая карета, и так дальше, – он поднимает один палец. Вскоре на одной руке у него уже торчат торчмя все пять пальцев. Потом поднимаются пальцы на другой руке – все, кроме одного. Всего девять, если его подсчеты верны. Стало быть, сегодня девятый день, как он в дороге. Скудный запас дней у него на исходе. Через два дня, ранним утром главный смотритель музея будет ждать его возвращения на работу. Он обхватывает голову руками. Каштелу-Бранку – это даже не половина пути до главной его цели. Может, бросить эту затею? Но даже если он ее бросит, ему все равно не поспеть к сроку обратно в Лиссабон. Повернуть назад прямо сейчас значит потерпеть двойное поражение – потерять работу и провалить начатое дело. Если же он будет упорно стремиться дальше – к Высоким Горам Португалии, то лишится только работы. А если дело выгорит, может статься, что его даже не погонят с работы. Он продолжит то, что начал, – будет упорно добиваться своего. Это единственное здравое решение. Однако близится ночь. И добиваться своего он начнет завтра.
Местность меняется, а вместе с нею меняется и климат. Зима в португальской глубинке холодная, промозглая, а в железной клетке автомобильной кабины с выбитыми окнами, где гуляет ветер, ее дыхание кажется и вовсе обжигающе ледяным. Томаш выбирается из машины. Там впереди, за едва различимой дорогой – кромешная тьма. Он задумывается: звери чувствуют тоску, а бывает ли им одиноко? Ему так не кажется. По крайней мере, они не страдают от одиночества ни телом, ни душой. Зато он принадлежит к виду, страдающему от одиночества. Он укладывается в салоне на диван, закутывается в норковое пальто и три одеяла. И, кажется, засыпает, и спит урывками, а когда спит, ему снится, будто он сидит в кабине холодной ночью и чего-то ждет, – и так, то просыпаясь, то засыпая, беспрестанно страдает. Проходят часы – его одолевает сомнение: а когда Рождество? Неужели он его прошляпил?
Утром он с радостью трогается в путь. Местность кажется все более иссушенной: узоры возделанных полей исчезли – все чаще попадаются камни. Новый ландшафт наступает на него во всем своем геологическом великолепии – незамысловатом, но ярко выраженном.
Он то и дело сбивается с пути. Пока что благодаря картам, сносному состоянию дорог и удаче он если и кружил, то совсем недолго. Однако после Каштелу-Бранку все меняется. Дни размываются в тумане времени. Тогда в отчаянии он заворачивает в какую-то деревеньку, видит первого попавшегося местного и спрашивает:
– Будьте добры, я уже три дня ищу Рапола-ду-Коа. Где это? В какой стороне?
Старичок селянин обводит испуганным взглядом вонючего, горестного вида человека в вонючей, горестного вида машине (он и вчера, и позавчера видел, как тот наворачивал круги, проносясь с ревом через деревню) и с не меньшим испугом отвечает:
– Так это и есть Рапола-ду-Коа.
Вконец сбитый с толку, Томаш умоляет сказать, где находится Алмейда, на что местный улыбается и выкрикивает в ответ:
– Almeida? No está aquí, hombre. Almeida está del otro lado de la frontera[22].
Томаш смотрит на рот старичка – не верит своим ушам: шелестящий португальский вдруг сменился на рокочущий испанский… Он мчит обратно в Португалию, боясь, что граница, которую он не заметил, яростно восстанет против него неодолимым горным кряжем.
От компаса нет никакого проку. Не принимая в расчет дорогу, тот неизменно показывает от нее в глушь, и стрелка его при этом дрожит вместе с Томашом.
Заблудиться можно по-всякому, но состояние заблудшего, самое ощущение того, что заблудился, всегда одинаково: беспомощность – злость – безразличие – отчаяние. Ватага жестоких мальчишек, где-то за Маседу-ди-Кавалейруш, забрасывает машину камнями, пробивая обшивку из слоновьей шкуры, оставляя вмятины на капоте из железа и, хуже того, выбивая переднее окно водительской кабины, так что ехать теперь приходится под завывания холодного ветра, закутавшись в автомобильную куртку, в защитных очках и шапке, но без перчаток – они сгорели дотла во время пожара в салоне. Спускает еще одно колесо – на сей раз приходится действительно чинить, потому как шина на подножке уже пробита.
И вот как-то вечером он наконец добирается до своей цели. Незаметно – об этом ему остается судить только по карте – он въезжает в Высокие Горы Португалии. Томаш чувствует это по тому, что местность слегка поднимается, а обочины дороги становятся все круче. Он торжествует. Скоро-скоро найдет он церковь, которую ищет, и его невероятная догадка подтвердится. Цель почти достигнута. Все, что он целый год пытался выразить своей походкой задом наперед, своим гневом и отчаянием, он теперь выразит с помощью необыкновенного распятия. Его лицо озаряет широкая улыбка.
Вскоре дорога становится совершенно ровной. Он растерянно глядит то влево, то вправо. И обнаруживает, что едет по земле, служащей предметом национального тщеславия. Каждая территория не прочь похвастать своим сверкающим сокровищем под названием горная цепь, так и эта бесплодная пустошь, слишком низкая, чтобы называться горной, и слишком высокая, чтобы способствовать плодородию, некогда обрела свое громкое название. Да только нет никаких гор в Высоких Горах Португалии. Есть только самые обыкновенные холмы, а дальше, trás os montes[23] – ничего. Это неоглядная холмистая, преимущественно безлесная степь, холодная и сухая, обесцвеченная ровным ярким солнечным светом. Там, где он ожидал увидеть снег и скалы, виднеется низкая, пышная, золотисто-желтая трава, стелющаяся вдаль, насколько хватает глаз, и лишь кое-где разреженная лесами. А единственные зримые вершины предстают перед его взором в виде громадных выщербленных валунов – обломков, оставшихся после великой геологической битвы. Повсюду журчат на удивление бойкие ручьи. Слово «степь», созвучное с глаголом «ступать», означает временное прибежище, откуда человек готов ступить в любое другое место. Во все времена целые поколения местной бедноты бежали прочь с этой бесплодной земли – перебирались в более благодатные уголки белого света; вот и Томаш ловит себя на мысли, что ему тоже не терпится убраться отсюда. Деревни, что встречаются ему на пути, кажутся средоточием одиночества, как и простирающиеся между ними пустоши. От каждого встречного, селянина или селянки – детей, впрочем, среди них не видно, – веет стариной и затворничеством. Живут местные в простеньких квадратных, из крепкого камня домах со сланцевыми кровлями, где жилые помещения располагаются над загонами для животных, при том что люди и животные сосуществуют во взаимной зависимости: люди получают тепло и подспорье, а животные – корм и безопасность. Эта земля не предназначена для широкого экономического использования. Здесь нет ничего, кроме маленьких полей морозоустойчивой ржи, просторных огородов, каштановых деревьев, ульев, многочисленных курятников, свинарников да бродячих козьих стад с отарами.
Ночи стоят очень холодные – он и не знал, что в Португалии бывают такие. Он спит, завернувшись во все одеяла, надев на себя все, что только можно надеть. Он разрезает водонепроницаемый брезент на куски и с грехом пополам заделывает ими разбитые окна. От этого в кабине так темно, что хоть глаз выколи. Забившись внутрь, он зажигает свечи, чтобы обогреть кабину. Как-то поутру, проснувшись, он видит, что кругом все бело от снега. Снег стаивает к середине дня – настолько, что он наконец решается двигаться дальше. Поскольку лобовое окно напрочь отсутствует, ехать так холодно, что приходится сбавить скорость.
Время от времени, днем, ему удается разглядеть строгую красоту здешней природы. Зачастую это связано не столько с географией, сколько с погодой и игрой светотени. Он больше не чувствует себя таким потерянным, как прежде, когда находился много южнее, поскольку в этих краях не так много деревень и дорог. Дороги походят на грязные колеи; когда-то давно их проложили по предписанию деятельного правительства, но с тех пор каждое последующее правительство про них напрочь забывало. На поверку эта область жила при властях, как будто потерявших память. И тем не менее в Высоких Горах Португалии строились церкви, как и по всей стране. География в этом смысле вступает в явное противоречие с историей… Он изучает карту – и находит те пять деревушек: Сан-Жулиан-ди-Паласиуш, Санталью, Мофрейту, Гадрамил и Эшпиньозелу. Если поиски оправдают его ожидания – а так должно быть, должно – хотя бы в одной из этих деревушек, забытых капризной историей, он непременно отыщет выстраданное творение отца Улиссеша.
Первым делом он направляется в Сан-Жулиан-ди-Паласиуш. Распятие в тамошней церкви самое обыкновенное, ничем не примечательное. То же самое – и с главным культовым предметом в церкви Гадрамила.
