Луиджи Бардзини, известный итальянский журналист, писал в своем репортаже для газеты «Коррьере делла Сера» 23 сентября 1910 года:
«Сегодня утром, около десяти часов утра, из Симплона поступили неприятные известия: на северной стороне погода тихая, но в долине, где на склонах белеют заснеженные домики, будто камни, разбросанные лавиной, поднимается ветер. На перевале Моншера и в Италии условия прекрасные.
– Я очень хочу совершить перелет, – грустно сказал мне Шавез. – С итальянской стороны погода ясная.
Он телефонировал своему приятелю Кристьенсу, который проводил метеорологические наблюдения на Кульме.
– Нет, я сам посмотрю, – внезапно произнес Шавез. – Машина нужна.
Молодой американец предложил нам свой спортивный автомобиль, и мы быстро поднялись на гору. Мотор оглушительно ревел, на крутых виражах приходилось цепляться за сиденья, чтобы не вылететь из салона.
У самых высоких вершин, на высоте около трех тысяч метров, гнал облака сильный восточный ветер. Чуть ниже погода была отличной. Деревья не шелестели листвой. Дым костров из леса медленно поднимался к небу. Холода не чувствовалось, хотя на высоте тысячи трехсот метров все покрыто снегом…
Шавез огляделся, раздраженно скрипнул зубами, больше ничем не выдавая своей тревоги. Он с утра забыл побриться, взволнованный предстоящим знаменательным днем.
Говорил он мало.
– Который час? – спросил он и тут же воскликнул: – Пора. Если перелет не удастся, приземлюсь у симплонской богадельни. Туда-то уж я обязательно долечу.
Кристьенс сел в машину и что-то встревоженно сказал летчику.
– А ветер? – спросил Шавез.
– Ветер сильный, – ответил Кристьенс.
– Не пролететь?
– Нет.
– Скорость ветра?
– Пятнадцать, но усиливается.
В долине Круммбах раскачивались верхушки сосен, травы стелились под холодным ветром.
– Слишком ветрено, – вздохнул Шавез. – Вон, даже деревья качаются.
На склоне появился автомобиль – Луи Полан тоже отправился на разведку. Мы остановились, и Полан сообщил нам, что у Моншера условия благоприятные. Два авиатора принялись обсуждать возможные воздушные потоки.
– Ветер с Флечгорна, а там снег лежит.
– Вряд ли ветер переменится, – заметил Полан. – Возможны вихревые потоки. Если в них попадешь… – Он завершил предложение выразительным жестом.
Шавез и Полан взобрались на несколько сотен метров выше, к Хюбшгорну, и немного постояли там. Ветер чуть стих. Шавеза терзали сомнения.
– Давай до завтра подождем, – предложил Кристьенс.
– Нет, я полечу сегодня, – решительно возразил Шавез. – Поехали в Бриг…»
Главное – одеться, как положено. У него свои правила, проверенные неоднократно, он проделывает это привычно, не в первый раз. Все последующее будет знакомо, вот только он не властен ни над удачей, ни над встречей после посадки. Он надевает облегающий костюм из плотной рисовой бумаги – на такой бумаге выводили письмена китайские каллиграфы, – одобрительно рассматривает свои ноги. Он – прекрасный бегун, но перед забегом часто ощущал слабость в ногах, вот как сейчас. На самом деле это не слабость, а ожидание старта. Неожиданно он просит карандаш у механика в ангаре и выводит на икрах «Да здравствует Шавез!». Поверх бумажного одеяния он натягивает непромокаемый стеганый комбинезон на вате, пару свитеров и кожаную охотничью куртку.
Аэроплан осмотрели, распорки обмотали тряпьем, чтобы не обмерзали. Шавез, готовый к взлету, посмотрел на горы, такие близкие на фоне голубого неба, потом взглянул на зрителей, собравшихся на краю летного поля. Сюда он возвращаться не собирался, его ждала посадочная площадка в Домодоссоле.
– Вот, священника принесла нелегкая, – заметил он одному из механиков и помахал приятелям.
Он сидит в кабине, надежно пристегнут к креслу. Знакомо и оглушительно ревет мотор, и через шестьдесят ярдов аэроплан отрывается от земли.
Зрители видят, как аэроплан поднимается в воздух и с легкостью набирает высоту. До них доносится мерное гудение двигателя. Элегантно выгнутые крылья самолета напоминают зрителям о птицах – каждому о своей. Шавез приближается к перевалу. Внезапно аэроплан пропадает из виду, полностью скрываясь из поля зрения.
– Разбился! – кричит кто-то.
– В склон врезался, там, у сосен.
– Нет, он выше поднялся.
– Откуда ты знаешь?
– Смотрите, вот он!
– Где?
– Да вон же, примерно на середине леса!
Зрители снова замечают аэроплан. Теперь он не кажется птицей в небесах. На фоне сероватых сосен и сизого кремнистого склона самолет похож на мотылька, который не летит, а ползет по серому стеклу окна.
Шавез борется с ветром – аэроплан сносит к востоку – и с нарастающим ощущением нереальности происходящего: чем выше он поднимается, тем ниже оказывается, будто гора растет на глазах.
Когда все убедились, что это не пробный полет, новости телефонировали во все европейские города. Над собором подняли белый флаг – сигнал, что авиатор вылетел из Брига и направляется через альпийский перевал; как только Шавез пересечет Альпы, над собором взметнется красный флаг. На площади у собора столпились люди – переговаривались, поглядывали в небо, ждали появления красного флага. Настроение и поведение этой толпы разительно отличалось от тех, кто собрался на площади в мае 1898 года.
Гостиница «Виктория» в Бриге полна журналистов, авиалюбителей и друзей участников соревнований. Среди них – главный герой этой книги, которого я для удобства буду называть Дж. Ему двадцать три года, он приятель Чарльза Уаймена, американского авиатора в пенсне.
Несколько месяцев назад Дж. сопровождал Уаймена в одном из первых ночных полетов. Летчика восхитило спокойствие приятеля и его умение ориентироваться с воздуха. Луна зашла за облака, и в полной темноте аэроплан пришлось посадить посреди холмистой равнины. Уаймен – невысокий худощавый франт в галстуке-бабочке – потом сказал репортерам, что повторять подобное ему не хочется, но было бы гораздо хуже, если бы он летел в одиночку.
Уаймен не понимал, почему его приятель не хочет научиться летать, хотя и увлекается авиацией.
– Давай я тебя научу, – предложил он. – У меня отбоя нет от желающих, от По до Нью-Йорка.
С возрастом Дж. мало изменился. Беатриса легко признала бы в нем прежнего пятнадцатилетнего юношу. Впрочем, он побледнел, осунулся, и на исхудавшем лице сильнее выделяется крупный нос. Щербатая улыбка кажется хитрой ухмылкой.
– Если б у тебя денег не было, другое дело, – с тягучим американским акцентом сказал Уаймен. – Для полетов деньги нужны, а у тебя с этим все в порядке.
– У меня другие интересы.
– Какие? Чем ты вообще занимаешься?
Дж. иронически улыбнулся Уаймену, зная, что правды тот все равно не поймет, и ответил:
– Путешествую.
За стеклами пенсне голубые глаза американца выглядели еще наивнее.
– Вот и отлично. Будешь летать. Характер у тебя подходящий, да и упорства хватает, – произнес Уаймен, отсчитывая на пальцах: раз, два. – Основные качества летчика.
– У меня терпения не хватит. Я месяц в одиночестве не протяну.
– Тебе скорость нужна, – кивнул Уаймен.
– Я рассеянный, часто отвлекаюсь.
– На что? – поинтересовался Уаймен, простодушно раскрыв глаза.
– Ну, к примеру, на официантку, которая нам завтрак принесла.
– Да, она миленькая, – признал Уаймен, недоуменно моргая.
– С ней моя жизнь исполнена смысла.
– Мы же только приехали!
– Она обручена с клерком из муниципалитета, к Рождеству свадьбу сыграют.
– Ты шутишь? – спросил Уаймен, подозревая, что его разыгрывают.
– Нет, – ответил Джи.
– Мы творим историю, – рассудительно пояснил Уаймен, как терпеливый школьный учитель. – Мы – первопроходцы, начинаем новую главу в истории человечества. Разумеется, все мы чуточку безумцы. Разве можно сравнивать наши славные дела с мимолетными увлечениями? Ты с ней даже не заговаривал! Тут и решать нечего, выбор ясен. Займись серьезным делом, не веди себя как подросток! – Он схватил приятеля за руку. – Ну вот что тебя сейчас волнует?
– Прочтет ли она мою записку до обеда.
Уаймен расхохотался. Из-за совместно пережитых испытаний он проникся симпатией к некрасивому парню и решил, что раз уж приятель не хочет говорить откровенно, то и не надо его расспрашивать. Смех служил знаком прекращения разговора.
– В покер вечером сыграем? – спросил американец.
На следующий день он объяснял знакомому:
– Понимаешь, он все в себе держит. Никогда не знаешь, что он задумал. То ли его деньги интересуют, то ли приключения… А может, и то и другое – вот как нас с тобой.
