Джон Бёрджер - Дж.

– Не двигайся, – сказал я. – Если стоять смирно, нас не затопчут.

Стадо промчалось мимо. Животные тесно прижимались друг к другу в облаке золотистой пыли. Нас даже хвостами не задело.

Они отрешенно лежат бок о бок. Воздух из открытого окна холодит тела, влажные, мокрые животы.

– Вот бы так всегда, – говорит она.

Это не жалоба. Она сжимает ему два пальца. Она знает, что течение времени приходит в норму. Она переступила порог, за которым пространство, расстояние и время не имеют смысла. Порог был теплым, влажным и дрожащим; живым в той степени, для которой у неживого нет соответствующей классификации, – если только это не юрские горы, живые настолько, что их весомость превращается в звук.

Вот бы так всегда.

Они лежат на спине. У него возникает ощущение горизонтального растяжения. Он чувствует плоскость кровати, пола, грунта под домом. Все, стоящее вертикально, кажется нелепым и незавершенным. Он почти смеется.

Внезапно он замечает портрет ее отца на стене напротив кровати, написанный неумелой рукой провинциального художника. Наивное изображение румяного деревенского сквайра – традиционный избитый образ, имеющий некоторое сходство с моделью. Розовые щеки, пустые глаза. Он глядит на портрет ее отца и машет рукой.

Самое странное в снах – не то, что в них происходит, а то, что в них ощущают. В снах возникают новые категории чувств. В снах, даже плохих, существует ощущение неминуемой развязки, которое редко возникает в бодрствующем состоянии. Под развязкой я подразумеваю получение ответов на все вопросы. В моем сне мы путешествовали по городу. Может быть, по Лондону. В любом случае город был знакомый, в нем все было интересно, необычно и хорошо известно. Я ехал на автобусе; в начале сна я ехал на верхней площадке (автобус был двухъярусный, без крыши). Поездка началась в сумерках или ночью. Я помню холодный воздух, свежий ветер, обдувающий сиденья на верхней площадке автобуса без крыши, но мне было уютно в теплой одежде. На освещенных улицах толпились люди; автобус проезжал мимо кинотеатров и станций метро. Поездка оказалась долгой; у нас была назначена какая-то важная встреча на другом конце города. Примерно через час стало ясно, что, хотя автобус и едет по нужному маршруту, поездка затягивается. Я решил выйти на следующей остановке, в каком-то бойком месте, и взять такси, чтобы проехать остаток пути. Это решение не вызвало во мне сожалений о том, что поездку мы начали на автобусе. Как только я это решил, автобус свернул с главной улицы и, не останавливаясь, поехал по узким переулкам, плутая среди складов, мостов и высоких кирпичных заборов. Мы оказались на окраине – по-прежнему знакомой и родной; все это было приятно видеть. У меня возникло ощущение, что мы приближаемся к устью реки или к морю. Теперь стало понятно, что автобус идет совсем в другом направлении, точнее по давно забытому, отмененному маршруту, хотя во сне я не совсем так это объяснял. Тем не менее создавалось впечатление, что поездка в автобусе по отмененному маршруту была необходима. Высокая стена сбоку неожиданно исчезла, открылась водная гладь с кораблями у причала. Неподалеку от кораблей на воде лежал круг яркого зеленого света, и в нем летела белая птица – огромная белая птица. Она летела не как лебедь – не поджав ноги, а свесив их вниз; выгнув, а не вытянув шею. Зеленоватые отблески воды оттеняли белизну больших, грузных, несколько неуклюжих крыльев. Птица была мне совершенно незнакома. Этого хватило, чтобы объяснить все происшедшее, происходящее и то, что случится потом. Автобус не остановился. Мы откинулись на спинки сидений, в лицо повеяло свежим ночным ветром.

Потом автобус, не прибавляя скорости, превратился в поезд, который мы должны были вести. В управлении поездом не было особых премудростей. Мы находились в голове состава, который двигался по рельсам тем же маршрутом, что и автобус. Я все время говорю «мы», потому что я был не один, хотя путешествовал без спутников. Я был в первом лице множественного числа. Мы находились в голове состава, который чуть быстрее двигался по рельсам, проложенным в узком проходе между высоких каменных стен (или кирпичных? стен из черного кирпича?). У меня возникло ощущение, что проход пролегает на очень большой высоте.

Впереди я увидел поворот. В тот миг поезд вел не я. Я разглядывал узоры кирпичной кладки на вершине стены, высоко над головой, и по тому, как они смыкались, мне стало ясно, что за поворотом проход расширится и нас зальет свет. Ночь кончилась. То, что я расшифровал смысл узоров на стене, доставило мне невероятное удовлетворение (впрочем, частично это удовлетворение объяснялось предвкушением того, что проход вот-вот закончится и за поворотом вспыхнет яркий свет). Поезд шел быстро. Мы свернули, и, как я и предвидел, стены прохода исчезли. Мы находились высоко-высоко над землей, над морским заливом – безмятежный пейзаж, синее море, холмы, пляж, лес. Все лежало под нами. Но как только мы свернули за поворот, то увидели, что рельсы отвесно уходят вниз, как на американских горках. Более того, оказалось, что рельсы обрываются в море с высоты нескольких сотен футов.

Это и был тот самый миг неминуемой развязки, о котором я упоминал. Конец пути, уходящий в море, объяснял странный характер нашей поездки и причину отмены маршрута. Под нами простирался вид неописуемой красоты, который сделал наше путешествие осмысленным даже больше, чем появление белой птицы. Белая птица в круге света. Великолепный простор под нами. Остановить поезд было невозможно. На мгновение мы замерли на вершине отвесного спуска и начали стремительное движение вниз, что предполагалось с той самой минуты, как мы свернули за поворот, но моего удовольствия это не уменьшило. Суровая неизбежность конца не воспринималась трагически или с жалостью.

– Плывите! – крикнул я остальным, слетая вниз.

Поезд исчез под водой. Я выжил, но некоторые (из тех, кто составлял первое лицо множественного числа) утонули.

«Сегодняшние достижения в любой области – не что иное, как прошлые нелепицы».

Сегодня я хочу написать о событии, которое произошло в сентябре 1910 года.

Миланский аэроклуб объявил, что выплатит приз в три тысячи фунтов стерлингов тому, кто первым перелетит через Альпы. Жо Шавез, двадцатичетырехлетний француз перуанского происхождения, прославленный авиатор, дожидается хорошей погоды в Бриге, у Симплонского перевала в Швейцарии. Вместе с ним ждут и другие летчики, пожелавшие принять участие в соревновании.

По мнению пилотов, организаторы соревнования неудачно выбрали время: перелет через Альпы лучше совершать в июне или в июле. Вот уже пять дней авиаторы отправляются в пробные полеты, поднимаясь на высоту тысячи метров, и возвращаются в полотняные ангары на крохотной посадочной площадке под названием «Сибирь». Все жалуются, что на подходе к горному массиву самолет попадает в опасные воздушные потоки. Не жалуется только Уаймен, американец в пенсне. Впрочем, он всегда заявляет, что ко всему надо привыкнуть.

Несколько недель назад Шавез поднял самолет на рекордную высоту, хотя для перелета через Альпы так высоко забираться не требуется. Горы выглядят непреодолимой преградой. Перед ними припали к земле низенькие дома Брига. Кажется, что за горами ничего нет. Абсолютно не верится в то, что за перевалом – итальянский городок Домодоссола, хотя об этом напоминают и движение по симплонской трассе, и исторические свидетельства: именно здесь переходили Альпы армии Ганнибала и Наполеона. И все же человек, заключенный в пятиугольник своих чувств, в это не верит.

Луиджи Бардзини, известный итальянский журналист, писал в своем репортаже для газеты «Коррьере делла Сера» 23 сентября 1910 года:

«Сегодня утром, около десяти часов утра, из Симплона поступили неприятные известия: на северной стороне погода тихая, но в долине, где на склонах белеют заснеженные домики, будто камни, разбросанные лавиной, поднимается ветер. На перевале Моншера и в Италии условия прекрасные.

– Я очень хочу совершить перелет, – грустно сказал мне Шавез. – С итальянской стороны погода ясная.

Он телефонировал своему приятелю Кристьенсу, который проводил метеорологические наблюдения на Кульме.