Орианна возглавляла кампанию по превращению нашей скромной рецепции, куда входил и «бизнес-центр», в профсоюз. У нее были убийственно серьезные намерения. И она имела на то больше оснований, чем кто-либо еще, по двум причинам. Во-первых, попадало под угрозу ее положение «королевы копировального аппарата». Руководство потихоньку осознавало, что им не нужно нанимать человека, который будет сидеть в «бизнес-центре» целый день, когда по цене месячной зарплаты они могли бы установить копировальный аппарат, принимающий оплату кредитками, чтобы гости сами делали себе копии. Ее вторая причина была гораздо серьезнее. В полной мере я осознал ее гораздо позже.
Орианна последовала за мной в мужской туалет, как бесшумный ниндзя, я подскочил, повернувшись к ней лицом, мои пальцы держали «молнию» (уже расстегнутую). В руке у Орианны была маленькая желтая карточка, а на устах – слово «профсоюз».
Почему в туалете? Любой человек, пойманный при попытке сформировать профсоюз в рабочее время, сознательно подвергал себя опасности быть уволенным. Спасибо, вы свободны. Убирайтесь. Однако, если каким бы то ни было образом на работе или вне ее вы смогли бы уговорить более пятидесяти одного процента сотрудников получить профсоюзный билет, тогда профсоюз по закону мог попасть внутрь, прямо через дверь фойе, и юридически охранять наше право объединяться.
В Новом Орлеане никто не вступал в профсоюз. В Нью-Йорке – другое дело. У горничных свой профсоюз. У посыльных и швейцаров – свой. У смотрителей мини-бара, у обслуживания номеров – свои. Что это значит? Прежде всего: никаких одолжений. В Новом Орлеане я мог просить горничных об уборке дополнительных номеров, даже платить им наличными за помощь. Здесь, в «Бельвью», это было незаконно. Нужно убрать больше номеров? Пригласите кого-нибудь из сезонных служащих. Нет сезонных работников? Наймите новую горничную, таким образом, подтолкнув всех остальных на ступеньку вверх по карьерной лестнице и дав какой-нибудь другой женщине возможность получить выходной на Рождество. Мало того, вообще никто никому не делал одолжений. Моя предыдущая компания продвигала постулат, что каждый из нас работает во всех отделах сразу. Вода на полу в фойе? Вытрите ее. Тележка с заказом в номер стоит в коридоре, и голландский соус начинает застывать и пахнуть, как мертвая птица? Отвезите ее в зону доставки. Здесь было не так. Если вашего коллегу из другого отдела, члена профсоюза, заставали за не его работой – его могли наказать. Даже если бы, например, гость вышел в коридор, встал там, скрестив руки на груди, и попросил бы меня убрать тележку, я не мог к ней прикоснуться. Я мог только пообещать, что кто-нибудь придет и позаботится об этом. Да и потом, мое обещание гроша ломаного не стоило, если у человека, работавшего на этом этаже, был законный, разрешенный профсоюзом выходной. Я считал все это полным бредом. Лицензией на лень. Чушью.
– Подпиши, – потребовала Орианна и протянула мне желтую карточку.
– Эй. Я вообще-то собирался помочиться, но…
– Тебе что, десять лет? Не можешь потерпеть? Сначала подпиши.
– Нуу, я просто не уверен насчет профсоюза, понимаешь? Разве это не способствует лени?
– Только если ты считаешь ленью гарантию занятости.
– Вот что я имею в виду. Люди настолько уверены в своей занятости, что никто не хочет ничего делать.
– Это аргумент против профсоюза? Гарантия занятости, и не нужно ничего делать. Звучит неплохо. Подпиши.
– Разве профсоюзы не губительны для сферы дорогостоящего сервиса? – спросил я.
О боже, услышь меня! Тот корпоративный автомат с колой абсолютно затуманил мне мозг! Я все еще ставил отель на первое место. И это нормально, если отель тоже ставит вас на первое место. Мне было очевидно, что это не тот случай.
– Послушай, они собираются упразднить мою должность, Том. Если мы быстро организуем профсоюз, они будут вынуждены найти мне другую работу, даже на рецепции. Или выплатить мне пособие исходя из стажа. Я проработала здесь много лет, и они не могут себе этого позволить. Догадайся, какие у меня будут права, если мою должность упразднят, а у нас не будет союза?
Я подписал.
После того, как пописал.
– Вот, пожалуйста, – сказал я и протянул ее ей. – Надеюсь, что…
– Она подписана? Хорошо. Закрой рот. Это семьдесят процентов персонала. Maсana comenzamos la revolucion. Поздравляю, белый мальчик.
– Спасибо.
Иногда нас буквально вынуждают совершать правильные поступки.
По многим причинам вступление в профсоюз оказалось невероятно мудрым шагом. Через какое-то время экономика превратится в мешок с дерьмом. До финансового кризиса в Америке в отеле ходили легенды о текучести кадров. Почти не имело смысла пожимать руку новому сотруднику – через неделю он просто исчезал без предупреждения, а его бейдж надевал кто-то новый. У меня были друзья, которые приходили на рецепцию и отрабатывали всего неделю ночных смен. Им просто нужен был один зарплатный чек, а затем они шли и проигрывали его в Атлантик-Сити, как последние идиоты. Но однажды CNN начал рассказывать всем, что у нас нет ни денег, ни работы, ни надежды, и мы должны каждый день благодарить Иисуса за свои должности чистильщиков обуви. Наши сотрудники стали тверды, как мраморный пол фойе. И наш профсоюз стал цементирующим веществом.
Среди посыльных экстремальной текучести никогда не бывает, есть профсоюз или нет. Когда вас нанимают посыльным (если только вы в состоянии делать такую работу), вы никуда не уходите. Вы навсегда остаетесь здесь, медленно дорастаете до лучших смен, а старые древние мудрые посыльные уходят в лес умирать. Спросите у посыльного, сколько он зарабатывает в год, просто попытайтесь получить ответ. Не получите. Даже жены не знают, сколько эти ребята зарабатывают в год. На самом деле, особенно жены. («Крупные купюры я оставляю себе, а женушке отдаю однодолларовые», – говорят эти ребята.) Я дружил со многими посыльными, обедал в День благодарения с их семьями, немножко посидел с ними под арестом за курение анаши на улице в Верхнем Вест-Сайде, – думаете, я знаю точно, сколько они гребут в год? Они зарабатывают, как врачи, и не только потому, что тоже носят перчатки.
К слову о врачах: с появлением профсоюза мы получили бесплатное медицинское обслуживание. Большинству людей (ну, американцев) эта радость жизни недоступна. То есть, по случайному совпадению, второй причиной Орианны для столь настойчивой организации профсоюза была медицина. Она пыталась забеременеть, но безуспешно, и они с мужем уже не знали что делать. Они пробовали пить таблетки, трахаться в смешных позициях и определять лучшее время для секса. Последним шансом было экстракорпоральное оплодотворение. Способ не из дешевых. К тому же он не гарантирует успеха, но денег никто не возвращает и утешительных призов не выдает. А профсоюзная медицина покрывала расходы полностью. То, что обошлось бы Орианне в треть годовой зарплаты, теперь стоило только профсоюзных взносов. Вскоре у нее появилась красивая девочка.
Дитя профсоюза.
Все было бесплатно. За еженедельные профсоюзные взносы (цена «Лонг-Айлендского» чая со льдом в барах Мидтауна) я мог зайти в любую профсоюзную клинику (их было по одной в каждом районе) без записи и обратиться к врачу, сделать анализ крови, пройти обследование, массаж и другие процедуры, даже не показывая удостоверения личности. Просто называл номер социальной карты – и вперед на бесплатное медицинское обслуживание. Единственное, на что я тратился – это лекарства, да и то, общий счет никогда не превышал пяти долларов.
Несмотря на все это, был класс работников, которого нисколько не интересовало вступление в профсоюз. В гостиничном бизнесе есть категория людей, высокомерно делающих вид, что они ни при чем – и это консьержи. В свое время я был знаком с несколькими хорошими парнями, но большинство из них… Бесплатное питание в лучших ресторанах, бесплатные билеты на все, крупные денежные откаты за бронирование туров, бесплатные лимузины, пригласительные в бары; если смешать это в один коктейль и дать кому-нибудь выпить его, он в конце концов превратится в высокомерного, дерьмового «избранного» человека. Консьержи просто вышагивали туда-сюда в своей крошечной крысиной норе, исполненные чувством превосходства над сотрудниками, гостями и даже друг над другом. Теперь зонтик профсоюза накрыл почти все фойе, кроме их столика возле лифтов. Зачем им профсоюз? У них были ключи от всего города!
Вскоре эта стая идиотов получила хороший урок.
Вступив в профсоюз и освоившись, я стал думать, что все почти идеально, и тут как-то швейцар Эдуардо отвел меня в сторону, положив грязную руку мне на плечо.
– Томми, ты видел новости? – спросил он, улыбаясь щетинистой усатой улыбкой, на этот раз явно предназначенной для выражения озабоченности. – Твой город, Новый Орлеан, затоплен».
Я отошел от стойки и направился в столовую для сотрудников. Все смотрели новости. Все. А в нью-йоркском отеле это означает – представители всех стран в мире. Столовая – это как ООН: повсюду слышны разные языки, тут горстка нигерийцев, там группка турок. Китайцы за одним столом с парой бангладешцев. Русские перекрикивают двух французских поваров на другом конце зала. Обычно они сидят каждый за своим столом и говорят на своих языках, но в тот день все стояли, глядя на то, что натворил ураган Катрина. Позже мы видели цунами, накрывшую индонезийцев, и землетрясение в Японии. Но сейчас перед нами был Новый Орлеан, и он был под водой.
