– Эмблема ранга, – откликнулся Том, – но не слишком высокого. Только вождю позволено носить ожерелье из зубов леопарда.
– С ней ты и правда выглядишь чуть лучше, – серьезно ответил Джайлс. – Разумеется, мы встретимся с Фелисити и Элейн. Дейлы сейчас нет в городе. Ты ведь помнишь Элейн?
Они поехали в пикапе по дороге, по которой Том прошел меньше часа назад.
– Да, помню, – откликнулся Том. – Должен тебя поздравить с помолвкой. Как по-твоему, тебе по карману жениться?
– Ну, у девушек в той семье есть собственные деньги, – напомнил ему Джайлс. – К чувствам это большого отношения не имеет, но в нашем случае определенно не помешает. Мы сможем многое сделать. Мама с дядей перейдут в сторожку, но, конечно же, сад останется маме.
– Надеюсь, в сторожке найдется подходящее место для телевизора, – сказал Том.
– Да, да, там есть недурная комнатка, – небрежно ответила миссис Моллоу. – Ну вот мы и на месте, и мэр уже нас ждет. Возможно, тебя заинтересует наша скромная церемония, Том, – сухо добавила она.
Они вошли в большой шатер. Внутри было очень жарко и пахло лесом, теплой парусиной и людьми. Гул разговоров замер, когда в дальнем конце на небольшом подиуме появились миссис Моллоу и ее свита. Том и Джайлс остались стоять внизу, не слушая речь матери, которая была путаной и бессвязной, – по всей очевидности, ей не пришло в голову подготовиться заранее. Но поскольку она относилась к сливкам общества и была хорошо известна своим слушателям, не имело значения, что она говорит.
Том оглядывался по сторонам, выискивая знакомых, но все лица казались лишенными индивидуальных черт: мужчины – обветренные и пышущие здоровьем или бледные и обеспокоенные, в соответствии с родом занятий, женщины – молодые или пожилые, но все в светлых летних платьях и соломенных шляпках, украшенных различными искусственными цветами и фруктами. Где-то под ногами, наверное, сновали дети, но Тома они не интересовали. Должны же Элейн с сестрой Фелисити как-то выделяться в толпе или мы действительно дошли до той стадии, когда все женщины выглядят одинаково, вне зависимости от того, где покупают одежду?
– А вот и ты, Том, – произнес знакомый голос, награждая его, судя по всему, фирменным местным приветствием. – Разве ты меня не узнаешь?
– Элейн?! – Он взял ее руку и надолго задержал в своей. – Я тебя высматривал.
Одета она была, как и все тут, в цветастое шелковое платье, белую шляпку и перчатки, но нитка жемчуга на шее и жемчужные сережки в ушах скорее всего были настоящими. Она была белокожей, довольно пухленькой молодой женщиной одних лет с Томом, с веснушками и, как принято говорить, «ясными» серыми глазами.
Они стояли у столика, где выставлялись ягоды и фрукты: горки малины и слив были красиво выложены на листьях. Ткань шатра отбрасывала на лица зеленоватый отсвет, придавая празднику сказочную атмосферу, точно они находились под водой или в лесу.
– Ты так давно не был дома, – сказала она, но без тени упрека.
– Да, хотя приезжал на выходные от случая к случаю, но, кажется, в прошлый раз ты была в отъезде.
– Я написала тебе на прошлый день рождения, ты получил мою открытку?
– Да, спасибо.
Теперь он вспомнил: это была не открытка, а очень длинное письмо, полное повседневных мелочей, которые бывают либо ах как увлекательны, либо ах как утомительны, в зависимости от чувств, которые испытывает к автору получатель.
– Ты не ответил, поэтому я и спросила. Наверное, был занят.
– Да, проходили выборы нового вождя, потом волнения среди рабочих на плантации, потом нас на шесть недель отрезали дожди и… еще много чего разного.
– У тебя всегда такие впечатляющие отговорки, гораздо внушительнее, чем у кого-либо другого, – улыбнулась она. – Тебе ведь не нужно было прибавлять «еще много чего разного», верно, Том?
Он удивился, как с ним случалось и прежде, проницательности даже самых приятных женщин. Всех, кроме Дейдре, но она, наверное, научится.
– Все равно очень приятно снова тебя увидеть, – сказал он. – Не могли бы мы как-нибудь выпить вместе чаю? Кстати, если уж на то пошло, ленч я сегодня пропустил.
– Ах, Том!
Она тут же забеспокоилась и повела его в чайную палатку, где настояла на том, чтобы отдать ему свою порцию сандвичей и пирога. Где-то далеко играл оркестр, но расстояние смягчило бряцание литавр до приятного фонового гула.
– Сегодня будут танцы, – сказала она. – Ты пойдешь?
– Я и забыл… Всегда ведь танцуют «У короля Эдуарда», верно?
– Конечно! А где же еще? – И добавила, помедлив: – Думаю, ты знаешь, что мы скоро породнимся?
– Да, Фелисити и Джайлс. Так здорово получается.
– Очевидно… – Она опустила глаза на скатерть. – Я слышала, у тебя тоже кто-то есть.
– У меня? Не верь, – от всего сердца возмутился Том. – Я повенчан с антропологией.
Элейн допила чай, и они пошли посмотреть на бегонии, слишком крупные и слишком яркие для обычных цветов, – но по той самой причине требующие изумленных и восторженных восклицаний. Первый приз завоевало творение миссис Моллоу.
– Она ведь размером с обеденную тарелку… Взять хотя бы вон ту, желтую? – не выдержал Том.
Рассмеявшись, Элейн подняла на него взгляд.
– Не ускользнуть ли нам в паб? – спросил он. – Он, наверное, уже открылся.
– Только не в паб, – с сомнением произнесла она. – Я правда не могу, маме не понравится, не здесь. Если бы меня тут не знали, все было бы по-другому. Но, может, выпьем вечером на танцах?
– Да, конечно, и танцев, надеюсь, будет много.
Вернувшись домой, Том с удивлением обнаружил свой вечерний костюм в гардеробе в своей старой комнате, точно тот только и ждал, когда он вернется и его наденет. Он едва узнал себя в высоком зеркале на верхушке лестницы и решил, что выглядит почти так же элегантно, как Марк в подобном случае. Конечно, ему не мешало бы подстричься, как не преминул указать Джайлс, но лишенные племени должны иметь какой-нибудь явный стигмат своего изгнанничества.
Зал паба «У короля Эдуарда» оказался полон воспоминаний детства и юности. Большой поясной портрет монарха взирал на него и на детских утренниках, и на первых взрослых танцах. Головы оленей с влажными трогательными глазами видели начало его романа с Элейн, пальмы и золоченые стульчики, расставленные вдоль стен, несомненно, те самые, с его ранней юности. Только букеты гортензий и гладиолусов в вазах будут другими, и люди – старше и, возможно, печальнее от сознания того, что теперь веселится по молодости новое поколение.
Том пару раз приглашал свою будущую золовку Фелисити, но по большей части танцевал с Элейн, которая оказалась на высоте и как партнерша, и как собеседница. Ее реплики были такими традиционными, интонации такими благовоспитанными, что он даже начал расхваливать зал и оркестр и расспрашивать ее, какие спектакли она смотрела и какие хорошие книги ей в последнее время попадались. Но когда они гуляли в саду, один из них или, возможно, оба не раз начинали фразу словами «а помнишь» – неизбежный и коварный оборот, способный свести на нет самую церемонную беседу. Вот так они и стали вспоминать совместные катания, долгие прогулки, танцы, первые робкие и почему-то комичные пробы любви. Элейн напомнила, – а он, оказывается, совершенно забыл! – как он читал ей стихи, что-то ужасно печальное, но она не могла вспомнить, что это было. Кэтрин догадалась бы, подумал он. Хаусмана или что-то из «Сегодняшних стихов», вероятно, что-то самоочевидное, от чего теперь не осталось и следа. Он поймал себя на том, что горюет по молодому человеку тех дней, который ходил на долгие сельские прогулки и читал вслух стихи. Теперь он ходил в Риджентс-парк и говорил про свою диссертацию. И спросил себя, а к лучшему ли такая перемена?
Его поцелуй на прощание Элейн приняла со спокойствием, которое разочаровало его после задушевной беседы в саду. Но откуда ему было знать, как долго она приучала себя не думать о нем, а заниматься обыденными делами, собаками, садом, женским институтом, делами прихода, точно в них – вся ее жизнь. То письмо на день рождения, написанное импульсивно, показывало, что она не вполне добилась дружеского безразличия, к которому стремилась, и внезапное появление Тома еще долго будет ее тревожить. Обстоятельства повседневной жизни не способствовали легкой забывчивости, что, конечно же, реже встречается теперь, чем пятьдесят или сто лет назад. Если Дейла и Фелисити получили образование, чтобы делать карьеру, то Элейн выпало оставаться дома. Она могла бы, если бы они ей встретились, выписать на память слова Энн Эллиот, тем более что была одних лет с героиней мисс Остин: «Несомненно, мы не забываем вас так скоро, как вы забываете нас. Это скорее наша участь, чем наша заслуга. Мы ничего не можем с собой поделать. Мы живем дома, тихо, уединенно, и наши чувства питаются нами. Вы же должны заявить о себе, у вас вечно те или иные дела, которые призывают вас в большой мир, и сами ваши занятия и многие перемены вскоре притупляют впечатления». Но Элейн не была любительницей книг, она бы сказала, что у нее нет времени. Возможно, это и к лучшему, даже если ее обошли стороной утешение и боль от того, что видишь, как твои собственные чувства излагают столь трогательными словами.
