Разумеется, потом Ван Лань успокоилась, проявив благоразумие зрелой женщины, сказала, что в будущем будет счастлива, поскольку испытала любовь, которой хватит на всю жизнь. Когда она это говорила, Линь Фэй стоял напротив, он молчал, лишь смотрел на нее блестящими глазами, но никак не мог выразить свои чувства, а потому оставалось лишь внимательно и долго смотреть…
Возможно, их чувства и не дотягивали до какой-то там великой любви, но в те несколько дней они в процессе постоянного сближения обнаружили, что эти чувства, пока они задавали друг другу вопросы, навеки обрели вкус. Словно они все время смотрели друг на друга, на пятнадцатом этаже многоэтажки, в небе над Пекином, они никогда не смогут от этого отказаться и позабыть.
Потом, в тот день, когда Ван Лань проводила Линь Фэя, она внезапно обнаружила на тумбочке у кровати красный бархатный футляр, внутри которого оказалось бриллиантовое кольцо, а под ним лежала записка от Линь Фэя, в которой говорилось: «Я не знаю, как выразить мои чувства к тебе, это кольцо на самом деле я больше всего не хочу увозить обратно, поэтому оставляю его тебе на память, надеюсь, ты не станешь возражать».
Примерно через полмесяца Линь Фэй получил от Ван Лань посылку, в которой все так же лежал футляр с кольцом, отличие заключалось лишь в письме от Ван Лань: «Я прочла твое письмо и буду его хранить, но кольцо принять не могу, поскольку у меня нет права… Пусть он станет моим подарком, подари его своей невесте».
Это был единственный раз, когда они общались.
(4)
На самом деле Линь Фэй уехал из Пекина на два дня позже оговоренного срока, поскольку в первый вечер, когда он собирался уехать, поступило сообщение, что на Пекин надвигается самая крупная за последние десять лет песчаная буря.
Вышедший из-под контроля песок, который нес ураган, застилал все небо, моментально превратив Пекин в город из песка, в итоге рейсы в Гуанчжоу были отложены.
Ван Лань помнила, что когда в то утро они встали, все небо окрасилось в грязно-желтый цвет, ничего не было видно, как в тумане, как будто они встали раньше и сейчас вовсе не столько времени, сколько показывают часы. Они сразу и не поняли, что произошло, а потом из новостей узнали, что это песчаная буря. Сначала Линь Фэй волновался, без остановки названивал в авиакомпанию уточнить про свой рейс, но потом потихоньку успокоился и вскоре заинтересовался странной картиной за окном… Деревья гнулись под ветром, буря громыхала электропроводами, обрывала рекламные щиты, без остановки доносился звон разбивающегося стекла, в воздухе кружились разноцветные пакеты для мусора. А еще, разумеется, дул желтый ветер, то был желтозем из северных пустынь, который несся по ветру, шурша по окнам. Они почувствовали, что все многоэтажное здание шатается под этими неустанными порывами. Сначала Линь Фэй так и стоял у окна, спокойно глядя на происходящее, картина явно зачаровала его, а потом после очередного порыва ветра он с интересом сказал одну фразу, а именно:
– Мне кажется, вот кто настоящий хозяин Пекина. Настоящий хозяин Пекина прибыл!
Эту фразу Ван Лань запомнила навсегда.
Перевод Н. Н. Власовой
Хэ Вэнь
Внезапно приехал отец. Бабушка четко сказала, что после смерти матери отец в другом городе завел новую семью и больше не вернется, я не понял, зачем он возвращается, нет, я не говорю, что он не должен приезжать меня проведать, но он бросил меня пять лет назад, и, хотя бабушка рисовала его негодяем и запрещала переступать порог нашего дома, я чувствовал лишь, что он приезжает не вовремя. Бабушка две недели назад попала в больницу, и я жил в свое удовольствие один в трехкомнатной квартире.
Бабушка мне малость надоела, каждое утро начиналось с одних и тех же слов: я тебя с детства вырастила, ты мое все, надо хорошенечко учиться. Чтобы я вырос нормальным человеком, она отключила телефон (ну, после того раза, как я позвонил на горячую линию и пришел счет на девятьсот с лишним юаней), не разрешала мне подходить близко к маленькому черно-белому телевизору, каждый раз, уходя из дома, она откручивала какую-то детальку и уносила с собой, а вечером прилаживала на место, чтобы полчаса посмотреть новости, а потом с удивлением рассказывала мне о соевом соусе из грязных волос, о ветчине, обработанной дихлофосом, о курице в подливке из химического сырья, а еще о том, как где-то вырос черный хлопчатник, а от взрыва газа погибла целая куча народу. Она требовала от меня, чтобы я только учился и спал, как последний ботан. Но мне вообще-то уже четырнадцать, где же вынести такую скучную жизнь? Если бы бабка узнала, что я увлекся Интернетом и скатился по всем предметам, то она с ума сошла бы. После того как ее положили в больницу, я, можно сказать, вздохнул с облегчением. Тогда я должен был учиться в загородном филиале школы, и по правилам ученики начальных классов средней школы должны были вторую половину семестра жить в школе. Я поклялся у больничной койки бабушки, что буду хорошо учиться, но ведь если я стану жить в школе, то не смогу ухаживать за старушкой и буду очень сильно переживать. Я уже научился врать, не краснея, а бабушка очень растрогалась, принялась успокаивать меня, что с ней все в порядке. Однако обещание я нарушил, сказал школе «бай-бай» и привел домой Цинтяо.
Мы познакомились в Интернете. Она на год старше, училась в четвертой школе. Внешне очень симпатичная, но оценки хуже некуда, даже слово «Рождество» писала «раждейство», а во втором классе средней школы и вовсе забросила учебу. Цинтяо говорила, что раньше была старостой в классе, но я не верил, однако, услышав от нее «Я тебя как увидела, так сердце екнуло», почувствовал себя на седьмом небе от счастья. Я тут же попал в любовные сети, а следом начал прогуливать занятия. Она говорила, что в школе много правил, а еще надо экзамены сдавать, на то, чтобы поступить в будущем в университет, все равно денег нет, так лучше сейчас весело проводить время. Я целиком и полностью согласился.
Цинтяо была обеими руками за то, чтобы приехать ко мне домой, но с порога заявила, что ей не нравится моя квартира, нет ничего, чтобы развлекаться. Цинтяо любила слушать музыку, ей нравились группы «sHE» и «F4», но мне это было совершенно неинтересно. Она сказала, что хочет домой, но тут я понял, что она врет, она вовсе не собирается возвращаться к себе: дом у нее просто «прекрасный», куча народу, и все как на подбор картежники, предки даже ее хотели проиграть в карты. Цинтяо сбросила туфли, уселась на диван и принялась есть картошку фри, я и не помню, когда ее рот был не занят, она всегда смачно что-то пережевывала. Иногда она и мне давала кусочек, но не любила, когда я облизывал ее пальцы. Она заявила мне, что у нее есть парень, я не поверил, но потом она и впрямь приволокла своего парня по имени Сыдин – шестнадцатилетнего раздолбая, которого исключили из третьего класса средней школы, очень странно одетого, с кучей всяких висюлек и кармашков, и с высветленными перекисью волосами. Сыдин внешне мне проигрывал: глаза навыкате, да и низкорослый какой-то, думаю, я к его годам буду выше. Но Цинтяо его обожала, этот лупоглазый реально пользовался всеобщим расположением, правда, я когда вместе с ними гулял, то стоило этому придурку появиться у входа в школу, как тут же кто-нибудь ему что-нибудь отдавал, а губа у Сыдина была не дура, он все брал – и деньги, и проездные, и мобильники, еще и ругался, если кто замешкается. Я не мог с этим смириться и пытался ему подражать, но меня все игнорировали. Сыдин, когда у него появлялись деньги, тут же снимал себе номер в гостинице, дома у него не было, он бродяжничал, родителей арестовали за употребление наркотиков, а выйдя из тюрьмы, они занялись перевозкой наркотиков, так что скоро снова сели. Когда речь заходила о Сыдине, то Цинтяо неторопливо причмокивала и говорила, что рано или поздно он тоже сядет, причем таким тоном, словно речь шла о поступлении в известный университет.
Потом Сыдин взял да и переехал вместе с Цинтяо ко мне домой, занял бабушкину большую кровать да еще и позвонил по отобранному у кого-то мобильнику и пригласил своих дружков в гости. Пришли самые отвязные парни из разных школ, большая часть бросила учебу; у меня дома они начали стучать по столу и табуреткам, как по барабанам, а потом разлеглись поперек комнаты и закурили. Я не мог с ними справиться и в душе уже даже жалел, что пригласил домой Цинтяо; из школы уже известили бабушку о прогулах, и она велела соседям сходить ко мне; соседи так стучали, что дверь сотрясалась, мы притворились, что дверь не открыть, я не мог ничего поделать, поскольку Сыдин не позволял мне и шелохнуться, он меня выжимал как лимон, наверняка это Цинтяо шепнула ему, что я рохля. Самое ужасное, что Цинтяо презирала меня за трусость, каждый раз, когда доходило до дела, я нарочно тянул, даже ее двоюродная сестра по прозвищу Комарик и та меня хвалила, по крайней мере от нее я слышал что-то лучше, чем «раззява». Я понял: если я хочу приобрести вес в глазах Цинтяо, то необходим какой-то потрясающий поступок, например при ней ограбить банк; разумеется, о таком я мог только мечтать, но и терпеть дальше ее выходки сил не было. За короткое время эта компашка сожрала в моем доме всю рисовую муку, а купить было не на что, более того, полиция организовала дежурство возле входа в каждую школу. Сыдин заволновался, велел, чтобы каждый прикинул, откуда взять денег. Чтобы завоевать «странное» сердце Цинтяо, я придумал способ: заняться закусочной дядюшки Чжа, я знал, где у него сейф, я даже план составил, к примеру, вечером Цинтяо начнет в переулке звать на помощь, а когда дядюшка Чжа выскочит посмотреть, в чем дело, мы войдем и стырим сейф. Я говорил путано, даже не смог толком объяснить, о какой конкретно закусочной идет речь, но они очень обрадовались и даже решили, что прямо сегодня вечером можно и заняться; я даже толком не понимал, что испытывал – радость или печаль. Отношение Цинтяо ко мне разом изменилось, вечером она выскользнула из спальни и позвала меня, в спальне было тихо, поскольку компашка по вечерам бузила, а днем отсыпалась. Цинтяо вышла в одном нижнем белье, хотя дело было в марте, погода еще пока стояла холодная, я пулей метнулся к ней, но Цинтяо всего лишь попросила у меня туалетную бумагу. А я, как назло, все отнес бабушке в больницу. Цинтяо улыбнулась, легонько потянула меня за мочку уха и спросила: а еще где спрятана? Взгляд у нее был странный, в тот момент я мог поклясться, что нравлюсь ей, и внезапно осознал, что стоит только предложить ей со мной переспать, и она не сможет отказаться, поскольку я нечаянно оказался на одной с ней волне. Цинтяо и правда не убегала, ее ароматное нижнее белье было прозрачным и искрящимся, и все на крючках, я дрожащими руками дотронулся до Цинтяо, она велела подождать и не распускать руки раньше времени, а потом сама расстегнула все крючки один за другим.
