– Ты шутишь? Она тебя считает своим золотым мальчиком.
– Золотым мальчиком? Да она перестала так думать с тех пор, как мне исполнилось шесть. Теперь я скорее сломанная игрушка или нечто, что она спешит сбыть на гаражной распродаже. Вот поэтому-то я и здесь. Мне нужно, чтобы ты поговорила с ней и узнала, где папа. Ведь вы с ней близки. Она расскажет тебе.
– Ты тоже мог бы сблизиться с ней, Саттер. И со мной тоже. Но ты ведешь себя так, будто мы тебе не нужны.
– Я же пришел к тебе, правда? И прошу тебя выяснить у мамы один важный для меня вопрос.
Она смотрит в сторону дома.
– Она не хочет говорить о нем. И я не осуждаю ее за это. Как может быть иначе? Он же почти конченный лузер.
– Почти – это еще не конченный. Это вроде как предпоследний. Типа предпоследней недели перед окончанием учебного года.
– Называй как хочешь. Я говорю лишь о том, что в отношении мамы папа – не более, чем плохое воспоминание, и я не хочу быть тем человеком, который вынудит ее снова вернуться в прошлое.
– Ладно, ты наверняка права. Наверняка то, что случилось до того, как у нас появился большой дом с бассейном, – это все плохие воспоминания для мамы. Но что ты скажешь насчет такой мелочи, как просто поговорить с ней ради меня? Это ты можешь? Ты постоянно тюкаешь меня, указывая, что я должен делать. Хоть раз помоги мне в том, что я считаю важным для себя.
Она сидит и молча смотрит на блюдо с фруктами.
– Давай, – говорю я. – Ты прямо сейчас можешь позвонить ей на работу. Скажи, будто Кевину захотелось о чем-то поговорить с ним. Это сработает. Она любит Кевина.
Холли открывает рот, чтобы что-то сказать, потом прикусывает губу с таким видом, будто решает в голове сложнейшую математическую задачу. Наконец она говорит:
– Не стоит ей звонить.
– Почему?
Она все еще не сводит взгляда с фруктов.
– Потому что я и так знаю, где он.
– Что?
И тут она смотрит на меня.
– Я знаю, где он. В Форт-Уорте, в Техасе. Он звонит маме примерно два раза в год, пьяный, и просит ее вернуться к нему. Как будто это возможно.
– И тебе мама об этом рассказывает, а мне нет?
– Ты осуждаешь ее? Ты всем своим поведением даешь ей понять, что в их разводе виновата она. Наверное, она боится, что ты сбежишь к нему или учудишь еще что-нибудь в этом роде.
– Ага, как же. – Я встаю и забираю со стола свою бутылку «7Up». – А может, она просто не хочет, чтобы я узнал правду. Но у нее не получится вечно держать это под контролем. Я твердо намерен найти его. И мне плевать, если ради этого мне придется ехать в Форт-Уорт.
До Форт-Уорта всего три с половиной часа езды на юг, может, даже меньше, если гнать, как мне нравится. Серо и облачно, но меня это не угнетает. Когда ты несешься по магистрали со скоростью почти сто тридцать, когда ты далеко от школы, работы и родителей, ты не можешь не радоваться свободе. А еще мое приподнятое настроение объясняется тем, что я после стольких лет наконец-то увижусь с отцом. Эйми предвкушает встречу с таким же нетерпением, что и я, даже несмотря на то, что мы пропускаем церемонию вручения аттестатов.
Да, мы пропускаем торжественные мероприятия в школе. Отец сам предложил встретиться в эту пятницу, когда я говорил с ним по телефону. Он же не знал, что церемония состоится тем же вечером. Я уверен: если бы я сказал ему об этом, он с радостью назвал бы другую дату, но какой в этом смысл? Ведь мне аттестат все равно не дадут. Мистер Жопастер выполнил свою угрозу. Мне предстоит все лето ходить на курсы.
Очевидно, что и маму Эйми ситуация совсем не обрадовала. Не знаю, как Эйми объяснила ей наш отъезд, но главное, что ее мамашу в принципе не радует мое присутствие. Плохое влияние и все такое. Но ничего страшного. Я и не ожидал иного от женщины, которая теряет контроль над своей дочерью. А именно это и происходит. Эйми уже набралась опыта в том, как отстаивать свои интересы, и стала практически мастером этого дела. Естественно, ей в этом помогает пара глотков водки.
Что до моей мамы, я просто сказал ей, что торжества перенесены на следующие выходные, и она даже не потрудилась проверить. Потом у меня будет время, чтобы объяснить ей ситуацию с летними курсами. Я не рассказал ей, что еду к папе, и попросил Холли не говорить. Мне не нужно, чтобы мама выела мне мозг лекцией о том, какой он плохой и что я от одного разговора с ним заражусь такими же непотребствами.
А вот то, что Эйми пропускает церемонию, меня расстраивает. Она долгие годы усердно трудилась ради хорошего аттестата. Хотя какой прикол в церемонии? Нужно ли ей стоять на сцене в длинной шеренге тех, кто ее практически не знает? Кроме того, если бы она узнала, что я не получаю аттестат, то для нее все было бы испорчено.
У нас играет музыка, а мимо проносятся пейзажи – низко висящие облака, пастбища, горная гряда Арбакл на юге Оклахомы. Эйми перекусывает и запивает еду газировкой. Никакого алкоголя. Ну, может, мы и хлопнем немного перед встречей с отцом, но на этом все.
– Ты нервничаешь? – спрашивает Эйми, и я отвечаю:
– Наверное. Это будет странно – увидеться с ним, но ты знаешь мою политику на этот счет.
– Принимай непонятности?
– Стопудово.
– Спорю, твоему отцу надолго хватит впечатлений, – говорит она, протягивая мне открытый пакетик с вафельными рожками.
Я загребаю горсть и говорю:
– Он очень обрадовался, когда я позвонил. Это всегда было в его духе – воспринимать жизнь восторженно. Помню, однажды мы с ним поехали за продуктами, и он на парковке сдавал задом и задел чужую машину. Он ни капельки не расстроился. Напротив, он увидел в этом возможность подружиться с новым человеком. Он зашел в магазин, попросил по громкой связи позвать хозяйку машины, дал ей информацию по своей страховке, и вскоре они – ты не поверишь – уже весело болтали и хохотали во все горло. Можно было подумать, что он подарил ей выигрышный лотерейный билет, а не ударил ее машину.
– Мне не терпится увидеться с ним.
– Ему с тобой тоже.
Нет, я по телефону не рассказывал о ней отцу, ведь когда говоришь с отцом впервые за десять лет, вряд ли можно рассказать о своей жизни в мельчайших подробностях.
Между прочим, разговор был хорошим. Сначала, когда я сказал свое имя, он пришел в замешательство – как будто думал, что я все еще маленький ребенок, а не восемнадцатилетний парень, практически взрослый человек. Но потом он свыкся с этой мыслью, и мы отлично поговорили, не без неловкости, но в позитивном ключе.
Он спросил о маме и Холли и не сказал о них ни одного дурного слова. Она даже вспомнил, что я когда-то играл в младшей бейсбольной лиге, и спросил, не бросил ли я спорт. Пришлось признаться, что я ушел из юношеской лиги, потому что у меня появились другие интересы, но мне все равно было приятно, что он помнит, каким хорошим, несмотря на свой юный возраст, принимающим игроком я был.
Он так и не сказал, где работает и как оказался в Форт-Уорте, но, кажется, он вполне доволен жизнью. Все еще ходит на бейсбольные матчи. Не женился. Все еще рассказывает анекдоты, хотя сейчас, когда он смеется, у него начинается приступ кашля. Я не спросил у него, что на самом деле произошло между ним и мамой. В Форт-Уорте у нас для этого будет куча времени.
Мы с Эйми приезжаем в Форт-Уорт к обеду. Несколько раз свернув не туда, мы, наконец, находим папин дуплекс. Дом не старый – ему, может, лет десять, – но выглядит он ненадежным, будто не может устоять под напором техасских ветров. Трава на газоне давно не стрижена, кусты не ухожены, но что тут особенного? Возможно, у папы много других, более полезных дел, чем благоустраивать участок перед домом.
– Думаю, мне нужно глотнуть водки, – говорит Эйми, а я ей на это:
– Передайте мне виски, доктор.
Мы подкрепляемся несколькими глотками чистого алкоголя, а потом ополаскиваем рты зубным эликсиром.
– Итак, – говорю я, – сейчас или никогда.
Я звоню в дверь два или три раза, но нам не открывают. Решив, что звонок сломан, я стучу, но дверь открывается раз на пятый. На пороге стоит папа, только, как мне кажется, он здорово уменьшился. Он ненамного выше меня, его волнистые волосы подернуты сединой и давно не стрижены. Он одет в сильно потертые голубые джинсы и нечто вроде гавайской рубашки, только вместо цветов на ней катящиеся десятицентовики. Он все еще красив, но его красота изношенная, мятая.
– Ну, привет, дружище, – говорит он, полный прежней харизмы. – Чем я могу тебе помочь?
В первое мгновение я думаю, что он дурачится, но оказывается, что нет.
– Это я, – говорю я ему, – Саттер. – Он смотрит на меня так, будто ждет от меня продолжения. – Твой сын.
– Саттер! Конечно же! Ну, старина, рад тебя видеть. Я забыл, что ты приезжаешь. Ну, как дела? – Его рукопожатие твердое и теплое. – А кто эта юная леди? – Он протягивает руку Эйми.
Я представляю ее. Она смущенно прячет лицо, когда он говорит, что принял ее за восходящую голливудскую звезду.
