Где я?
Это не парень, это девушка.
Надо плыть дальше.
Двигай руками. Левой – вдох, правой – выдох.
Рука ударяется о твердое.
Что она делает? Она спятила?
Ощупываю – твердое…
Не вода. Не поддается. Не ускользает.
Это – твердое. Подо мной – тоже твердое.
Опора.
Дальше плыть не надо…
Где я?
Открываю глаза.
Двое. Красное и синее. Рубашки. Мужчины.
Светлые волосы. Шевелят губами. Ничего не слышу.
Только шум… плеск волн…
Вверх-вниз. Вверх-вниз.
Лодка… я в лодке.
Вверх-вниз. Вверх-вниз.
Какая страна? Где флаг?
Наклоняются надо мной.
…как ты…
…откуда ты…
…почему ты…
Смотрят на меня.
Что им надо?
Открытым глазам больно.
Синий наклоняется.
– Ты откуда?
Отворачиваюсь.
Главное – не выдать.
Не выдать Андреаса.
– Ты с востока? – спрашивает Синий. Молчу.
– Черт, – говорит Красный, – что делать-то?
– Принеси ей попить, – говорит Синий.
Пытаюсь сесть. Надо узнать, где я.
– Где…
Вверх-вниз. Меня мутит.
– …я?
Синий скребет подбородок.
– Фемарн.
Мы смогли… Добрались… Снова откидываюсь на спину.
Фемарн… Наша цель!
Мы доплыли! Надо ему сказать…
Снова приподнимаюсь.
– Он здесь?
– Кто? Что?
Хочу поднять руку. Не поднимается ни на сантиметр.
– На молу?
Он смотрит в море, качает головой. Возвращается Красный.
– Ей нужно попить, она заговаривается. А потом – быстро в гавань.
Синий берет бутылку, подносит к моим губам.
Так хочется пить.
Сок!
Осторожно глотаю.
Апельсиновый.
Глоток, еще один и еще. Сладость горит на языке. И вот бутылка пуста.
Синий выпрямляется.
– Все, идем в гавань!
– Надо снять ласты, – говорит Красный.
– Ни в коем случае, – возражает Синий.
– Да ты на ноги ее посмотри!
– Вот именно. Пусть этим врач займется.
Поворачиваюсь, смотрю в небо.
– Она оттуда, да?
Надо мной чайка.
– Похоже на то.
Та же самая чайка? Наверно, нет.
– Не она первая сюда добралась, не она последняя. Еще бы чуть-чуть – и всё. В последнюю секунду спасли. Может, нам орден дадут.
– Надо врача вызвать. И в полицию сообщить.
– До берега она сама бы уже не добралась.
– Ладно, берись за руль, на болтовню будет еще время.
Затарахтел мотор.
Шум мешает слышать, о чем они говорят.
Ладно, мне все равно. Я хочу к Андреасу…
Ветер в лицо, мягкий и теплый. Скоро будем на суше.
Мы движемся по воде в свете заходящего солнца. Волны отражают его тысячами звезд.
На горизонте изогнутая линия – мост.
Сильно болят кончики пальцев. Как в детстве после долгого катания на санках. Я клала руки на батарею, и их начинало покалывать – они отогревались.
А теперь то же самое – в ногах. Боль поднимается в икры, расходится по всему телу.
Едва дышу.
Ну же, соберись. Ты смогла! Андреас тоже?
Да, Андреас тоже! Не беспокойся. Скоро отдохнешь.
Мы смогли! Мы доплыли! Андреас будет стоять на молу и махать мне рукой. В рубашке в сине-белую клетку. Как раньше в Варнемюнде. Он ужасно удивится, узнав, как я попала на эту лодку.
Он будет петь свою любимую песню про альбатроса, громко и свободно.
Лишь шторм первобытно
Накроет моря,
Взлетит он, неистов,
Как пламя горя,
И бешено ходят
Под ним волн зубцы —
Всё выше, к свободе!
Наверно, еще и поддразнивать начнет: скажет, так нечестно, ведь я проплыла не всю дистанцию. Сжульничала, пересела на лодку – как он когда-то сжульничал на кроссе: после старта пропустил всех вперед и спрятался в кустах. Обежав круг, мы снова оказались на том же месте, и тогда он вылез, пристроился сзади… и легко всех обогнал. Выиграл главный приз – дорогущую авторучку.
Ладно, пускай веселится и дразнится. Я-то просто радуюсь, что мы доплыли. Сейчас отдохнем, обсохнем, поедим чего-нибудь, сосисок, там, или картошки.
А потом – на пляж, купим мороженого. Наше первое в жизни западное мороженое!
Когда вернутся силы, поедем в Гамбург к Сакси. У него крышу снесет от радости! А может, его там и нету – тусуется с новыми приятелями в Берлине, наш герой!
Но мы с Андреасом знаем, где его искать. Мы встретимся на Курфюрстен-дамм. И у него будет все та же прическа с длинной челкой. А его «БМВ» окажется старым и помятым. Но Сакси это совершенно не будет смущать. Да и нас тоже. Мы будем страшно рады увидеться. И будем страшно друг другом гордиться.
Эта книга писалась много лет, и на этом пути меня сопровождало много замечательных людей. Выражаю самую искреннюю благодарность своей семье и друзьям – вы поддерживали, вдохновляли и обогащали меня все эти годы. Благодарю Лизу-Марию Дикрайтер за драматургические идеи и решающий вклад в продвижение книги – с ее помощью я нашла издательство, которое заинтересовалось моей рукописью. И еще я благодарю Берта – за то, что он всегда был за меня. Ты самый классный младший брат на свете!
Возможно, начинать послесловие с рассказа о себе не очень-то прилично, но тут уж ничего не поделаешь. Дело в том, что автор этих строк и герои книги – ровесники. Год в год. Я оканчивал советскую школу в те же годы, что и Ханна, Андреас, Йенс. Под теми же звездами. Для человека моего поколения книга Дорит Линке – погружение в собственное прошлое, такое же как, например, чтение Тимура Кибирова. Для тех, кто моложе, – своего рода экскурсия в «нормальный советский ад», говоря словами того же Кибирова. А то, что это был ад (хотя и не только ад), Дорит Линке показывает более чем убедительно. Глазами Ханны мы видим все то, в чем существовали жители «соцлагеря» от Праги до Владивостока и от Таллина до Софии: скудный быт, убожество предметного мира, пресловутый «дефицит», возведенное в принцип хамство взрослых по отношению к детям, начальников к подчиненным; из каждой щели лезет пропагандистская муть, от нее не укроешься. Надменные продавщицы, истеричные училки и парторги, повсеместное господство дрянных людей над приличными. Насилие и ложь – столпы (скрепы?) общественного устройства. Взрослые искалечены враньем и симуляциями; дети неизбежно обучаются правилам фальшивого и унылого мира, в котором обитают их родители. Линке изображает школу как машину по переработке детей в советских людей не без гротеска, но с точностью умного очевидца – все узнаваемо. Так же, как обязательные приметы 80-х – рок– и поп-музыка на кассетниках и дискотеках (и набор групп все тот же), техасы, длинные волосы, острый интерес к Западу и жалкие попытки подражания. В общем, мы из одной песочницы.
Из одной, да не совсем. Чем больше сходства, тем заметнее различия. Причем такие, к которым юный читатель может оказаться нечувствительным. В первую очередь гэдээровский ад по нашим советским меркам был все же куда более комфортабельным, даже роскошным. Быт в Ростоке много удобнее, да и нравы свободнее, чем в тогдашней Москве. На каждом шагу – бары, кафе, рестораны, кондитерские, цены доступные. У многих – машины. Не «БМВ» – «шкоды» и «трабанты»: в салоне пахнет бензином, но колеса крутятся. В школьном коридоре – пальма. Формы нет, дети одеты нескучно – красный велюровый джемпер, куртка с бахромой, джинсы. Мальчики могут носить длинные волосы. Да что там волосы! У Андреаса в ухе золотая серьга! В Советском Союзе подобное немыслимо. А комиксы – одна из примет западного стиля жизни?! Список можно продолжать, и многие соотечественники раздраженно воскликнут: «Ну вот что им не жилось, не сиделось на месте?» «Им» – не только восточным немцам, но и чехам, полякам, венграм, всем беспокойным «братьям» по «соцлагерю». Ведь всем «им» жилось комфортнее, чем гражданам СССР – даже москвичам, не говоря уже о глубинке. Почему «они» роптали, бунтовали, бежали толпами?
Когда речь идет о жителях ГДР, ответить можно одним словом – Стена. Насильственное разделение Германии придавало всем неурядицам восточных немцев оттенок, незнакомый советскому человеку. Все же в России принято считать, что бедность и несвобода – норма («не жили хорошо, и привыкать незачем»); Запад с его материальными и духовными ценностями – другой мир. Но в ФРГ и Западном Берлине жили те же немцы, у многих «ости» (в немецком сленге «ости» – «восточные») за кордоном были родственники. Рядом – рукой подать – та же Германия, только больше еды и свободы. Дистанция между восточным и западным миром представлялась гораздо короче и от того мучительнее. Культурная близость с жителями ФРГ, отсутствие языкового барьера, навязанность абсурдной ситуации разделения страны и столицы делали положение «ости» особенно унизительным.
Другое отличие, хорошо заметное в повести Линке: ГДР 80-х – место не только более благоустроенное, чем Советский Союз, но и во многом более суровое. В т. н. эпоху застоя, особенно под конец, советский режим смягчался обычным российским разгильдяйством – во-первых, всеобщей апатией – во-вторых. Коммунистический режим дряхлел. Явное инакомыслие жестоко подавлялось, но на повседневном уровне «идеологические установки» выполнялись с холодным носом и с ленцой. У Линке видим иное: система работает как часы, контроль очень жёсток, за нестандартное поведение приходится расплачиваться на полную катушку. Если б не демарш дедушки, так что-либо иное привело бы Ханну и Андреаса к острому конфликту с режимом. Андреасу, который не умеет «не высовываться» и не хочет приспосабливаться, уж точно не ужиться со Штази. Его побег – не случайность, а едва ли не единственный возможный путь.
