– Мама, – говорит мальчик. – Мама, мама, мама, мама, мама, – но она переворачивает следующую страницу.
Он отнимает у нее книгу и швыряет в угол.
Она хватает его за руку, впиваясь ногтями, и подтаскивает его к себе, ровным тоном говорит:
– Ты не даешь мне ни минуты покоя. Дай мне почитать, будь так добр.
Мальчик, моргая, смотрит на нее, приоткрыв рот.
– Ни минуты покоя, – повторяет она.
Женщина поднимает книгу и несет к кассе. Я слышу, как владелица магазина говорит:
– Сейчас дела пошли намного лучше. Год выдался трудный, но сейчас все идет к лучшему. Эта книга сделала меня намного сильнее.
Сэм готовит стир-фрай, несмотря на то что я сказал ей, что уеду до ужина. Пять дней, по-прежнему никаких признаков слесаря. Ральф спит на полу, вытянувшись во весь рост – в позе сухой ветки, как называла ее Кэри, – у открытого окна пожарного выхода.
– Я не могу остаться, – говорю я ей.
Нам было суждено встретиться, говорит Сэм. Может быть, причины этого связаны не столько с ее братом или Глорией Фостер – хотя она по-прежнему верит в такую возможность, – сколько с каждым из нас, говорит она. Нам необходимо было войти в жизнь друг друга именно в этот момент, говорит она. Мы можем помочь друг другу, говорит она. Может быть, мы оба одиноки, говорит она. Подумай обо всех этих знаках, говорит она. Случайностей не бывает, говорит она. Знаки повсюду, говорит она. Ты писал об этом книги, говорит она.
– Я сжег эти книги, – напоминаю я ей.
– Послушай меня, – говорит она. – Происходит что-то странное.
– Я покончил со странностями, – говорю я.
– Я нашла нас в автоматической прачечной, а потом в парке, на стволе дерева.
Она выключает газовую конфорку и раскладывает баклажаны, перец и кукурузу на две тарелки с рисом; несет еду к столу. Мы стоим, глядя, как пар поднимается над тарелками. Она вытаскивает из-под стола стул, но не садится. Смотрит на стол, потом снова на меня, потом снова на стол; я следую за ее взглядом: поверх каждой салфетки лежит квадратик белой бумаги размером с почтовую марку.
Она кладет по одному квадратику на мои ладони и накрывает их своими. Выглядит так, будто мы собираемся играть в «ладушки».
На одном квадратике бледными черными чернилами написано Эрик , на другом – Сэм , чернилами рыжими, под цвет ее волос.
Она нашла их в разных сушилках, говорит она мне. Подумала, что это метки, которые оторвались от ее юбок.
Одно это было уже достаточно странно, говорит она, но когда она остановилась погладить собаку в парке Мэдисон-сквер и подняла взгляд, то увидела наши имена, вырезанные на дереве.
– Эрик и Сэм, – говорю я. – Какая-нибудь гей-парочка.
– Да ладно тебе, – говорит она.
– Ладно – что?
– Я покажу тебе, – говорит она. – Я поведу тебя прямо сейчас, – она хватает ключи со своего стола и идет к двери.
– Я тебе верю, – говорю я ей вслед.
– Я хочу показать тебе.
– Сядь, – приказываю я, но она не двигается. – Можешь положить ключи – они тебе не понадобятся.
– Я все время звоню слесарю, – говорит она. – Клянусь тебе.
– Я знаю, что ты все еще замужем, – говорю я.
Она выпускает ключи, и они падают на пол. Этот звук будит Ральф; она смотрит на нас, потом опускает голову и мгновенно засыпает снова.
– Ты просто от него сбежала, – говорю я.
– Это не он, – возражает она. – Я действительно бросила мужа много лет назад, и сделала это из-за тебя – из-за твоей первой книги. Но почему-то, – она делает глубокий вдох, – почему-то, несмотря на все свои старания, я снова вышла за него. Не именно за него , но за такого же.
– Сочувствую, – говорю я.
Она садится на пол у моих ног, но не смотрит на меня.
– Почему я привлекаю в свою жизнь таких мужчин?
– Не знаю.
– Тебе положено знать, – замечает она.
– У меня нет никаких ответов.
– Я просила его, чтобы он ушел, – говорит она. – Сменила замок.
– Тебе следовало бы позвонить в полицию.
Она смотрит на меня.
– Должно быть, я делаю что-то не так.
– Ты стараешься, как можешь, – говорю я. Подаю ей руку и поднимаю с пола. Беру ее за вторую руку и стою так, держа ее за руки, и жду, пока она выскажет до конца то, что ей нужно сказать, но она только смотрит мне в глаза, и я выпускаю ее руки.
Она садится к столу и начинает гонять еду по тарелке.
– Неужели ты не веришь, что всему этому было суждено произойти?
– События происходят, хотим мы того или нет.
– Ну, и каких же событий хочешь ты?
Я хочу, чтоб она была счастлива и в безопасности. Я хочу, чтобы она перестала искать ответы. Я хочу, чтобы она перестала напоминать мне, кем я раньше был. Я хочу жить исключительно текущим моментом. Я хочу хотеть только того, что имею, только того, что есть . Я хочу быть больше похожим на Ральф. Я хочу быть больше похожим на Кэри. Какой Кэри была .
– Скажи мне, – говорит она. – Чего ты хочешь?
– На самом деле, – говорю я ей, – я хочу вернуться назад во времени.
– А я – нет, – говорит она. – Я не хочу заново переживать ничего из этого.
– Нет, – говорю я. – Я бы сделал все по-другому.
– Еще бы, – говорит она. – И ты, и я, и кто угодно.
Сэм снова садится на пол и причмокивает губами. Ральф встает и потягивается. Подходит к Сэм, кладет голову ей на колени и издает звук, который у нее означает довольство – низкий стон с закрытыми глазами, – пока Сэм чешет ей уши.
– Видишь, – говорит мне Сэм, – я знаю все ее любимые местечки.
– Мне нужно ехать, – говорю я.
Иду к двери. Ральф вскакивает, подбегает ко мне.
– Мне страшно, – говорит Сэм.
– Как и любому другому.
– Один последний вопрос, – окликает она меня. – Если бы тебе сейчас нужно было написать книжку о самопомощи…
– Я не стал бы этого делать.
– Давай представим, – настаивает она. – Если бы тебе нужно было написать еще одну книгу…
– Я не стал бы.
– Но если бы тебе нужно было ее написать.
– Продолжай стараться, как можешь, – говорю я. – Вот что говорила бы моя книга.
Глава 8 Конец любой истории
Мы могли бы закончить на том, как она спит.
Мы могли бы закончить на том, как она прислоняется к мужчине, похожему на меня.
Они сидят на скамейке в Проспект-парке после короткой прогулки – после того как она несколько дней не гуляла, не ела, не вставала с постели.
Собака спущена с поводка. Она бежит через поле, покрытое снегом и льдом, потом бегом возвращается к скамейке, на которой они сидят. Отряхивает снег с шерсти, скулит, приглашая их бросить ей что-нибудь, но у них нет ничего, кроме жалкой пародии на снежок, который ему удается слепить. Он бросает, собака бежит за снежком. Но снежок рассыпается прямо в воздухе, собака кружит по полю, тыкаясь носом в снег. Она считает своим долгом принести обратно то, что было брошено, и расстраивается, потому что не может этого сделать.
Мужчина, похожий на меня, лепит еще один снежок и подбрасывает его достаточно высоко, чтобы собака оказалась прямо под ним. Но когда она его ловит, то ловит ничто – или ей так кажется; он исчезает в ее пасти, превращается в воду, и она ждет, что человек заставит его возникнуть вновь, словно по волшебству, как чудо.
– Вот же он, Ральф, – говорит он. – Вот он, – и бросает снова.
Некоторые книги говорят, что прошлое и будущее – иллюзии: прошлое дарит человеку ложную личность, а будущее обещает спасение. Некоторые книги говорят, что текущий момент – это все, что существует, нет ничего иного, кроме «прямо сейчас».
Это означало бы, что мужчина, похожий на меня, – иллюзия, как и его жена, как и их собака, бегущая по снегу.
Это означало бы, что снег нереален, и парковая скамейка нереальна, и два мальчика, скатывающиеся на санках вниз по холму, нереальны, и холм нереален, и голые деревья, обрамляющие беговую дорожку, и женщина, бегущая по этой дорожке, и замерзающий на лету дождь, и боль, которую испытывает собака, бегая по каменной соли, и ее плач, и человек, который поднимается со скамейки, чтобы вытереть ей лапы.
Мы могли бы закончить на том, как человек вытирает собаке лапы.
Мы могли бы закончить на том, как он отворачивается от собаки, чтобы идти обратно к скамейке.
Мы могли бы закончить на том, какое счастье он испытывает, когда видит, как она спит, слегка приоткрыв рот, а ее глаза – он видит это, подходя ближе, – слезятся от холода и ветра, которые нереальны сейчас, когда я это пишу, но были реальны в тот день.
Она сидит, и рот у нее приоткрыт, и слезы на ее глазах могли бы навернуться от холода и ветра, и мальчики, скатывающиеся с холма, могли бы оказаться забытыми, и женщина, бегущая по тропинке, вокруг которой выстроились голые деревья, могла бы оказаться забытой, и этот день мог бы оказаться забытым, и мы могли бы закончить за одну секунду до того, как он… о, Боже! – до того как он всматривается и… о, Боже! о, Боже! – что-то в этих слезах и приоткрытых губах и… о, Боже, Боже! – он садится рядом с ней, снимает с нее перчатки, берет ее ладони в свои и пытается втереть в них тепло, и…
