А теперь он морочит голову этой ненормальной миссис Гейтс. Разве его заботит то, что он разрушил ее семью и вынудил ее детей возненавидеть мать? Нет. Он не понимает, что такое семья. Если бы понимал, он не оставил бы меня сидеть в машине под дождем возле его задрипанного дуплекса после того, как я проделал долгий путь, чтобы увидеться с ним. Думаю, мои сорок пять минут, те, что он отводит на любовь, закончились давным-давно.
Все эти годы я всячески оправдывал его. Обосновывал их развод тем, что мама выгнала его. И что она виновата в том, что он не вернулся и даже ни разу не приехал. Он был отличным парнем, убеждал я себя. Есть хотя бы один родитель, которому я не безразличен – мой классный отец-волшебник.
Ага, как же.
Никто его не выгонял. Он сам был рад сбежать от нас. Вероятно, он наделал кучу долгов и удрал, а маме пришлось расплачиваться. Самой или с помощью Гича. Неудивительно, что она не выносит меня. Я слишком сильно напоминаю ей папашу.
И вот это самое ужасное. Возможно, я действительно похож на него. Вполне возможно, мне суждено закончить свой путь в том же Лузербурге, что и он.
Сзади гудит какая-то машина. Наверное, «Митсубиси» на шесть дюймов заехала на соседний ряд, а тип сзади вообразил себя дорожным инспектором.
– Да пошел ты, козел, – говорю я. На дороге куча других нарушителей, кроме меня: те, кто болтает по телефону, красится, ищет на полу затерявшийся CD.
Если я и обладаю определенным умением водить машину, то когда я «под градусом», я превращаюсь в великолепного водителя. Моя история в дорожной инспекции абсолютно чиста. В тот мусоровоз я въехал на маминой машине, да и прав у меня тогда еще не было. Полицию никто не вызывал. Я в том смысле, что я не езжу со стопкой штрафов в бардачке. Так что этот козел может катиться куда подальше со своими гудками. У него есть дела поважнее, чем я.
Наконец, когда мы выезжаем на федеральную трассу в северной части города, Эйми предпринимает попытку развеселить меня и начинает рассказывать, как ей понравился мой отец и как плохо, что миссис Гейтс все испортила.
– Не понимаю, как можно взбеситься из-за похождений твоего отца, когда она сама изменяла своему мужу.
Я говорю:
– Наверное, потому, что все люди – отстой.
Я не в том настроении, чтобы реагировать на эту утешающую болтовню. Сейчас у меня ненормально темный этап жизни. Темнее, чем темный, как будто господь покинул свою пьянь.
– Не все отстой, – говорит Эйми. – Ведь ты – нет.
– Ты уверена? Ты видела, что за тип мой отец: большой, жирный лжец и мошенник. Он из тех, кто сбрасывает с себя семью, как змея – кожу. Ты уверена, что я не пойду по той же дорожке? Говорят, яблоко от яблони недалеко падает. Ты действительно хочешь ехать в Сент-Луис с таким змеинояблочным подонком, как я?
– Ты не змея и не яблоко. Ты – не твой отец. Думаю, это хорошо, что ты узнал правду. Теперь ты можешь поучиться на его ошибках. Если ты не хочешь быть таким, как он, так не будь. У нас всегда есть выбор.
– А что выбирать? Какое-нибудь прекрасное завтра? Ты слышала, что говорил отец. Маме хотелось будущего, а он не мог ей его дать. У меня его тоже нет. Это как врожденный порок. Мальчик родился без будущего.
– Это неправда, Саттер. У тебя масса вариантов.
– Нет, нет у меня вариантов. Я видел это во сне. Один и тот же сон повторяется и повторяется. Мы с Рикки играем в ту же игру, в которую играли в детстве, с соседской собакой, большим черным доберманом. Только в сне у нас не получается подружиться с ним так же, как мы подружились в детстве. Ничего не получается. Наоборот, он разевает огромную пасть и одним махом заглатывает Рикки, и я остаюсь с ним один на один. И этот пес рычит и щелкает зубами, и преследует меня, а я бегу от него в канаве, пока не врезаюсь в бетонную стену. Спасения нет. И тогда я просыпаюсь. Все это слишком жестоко для моего подсознания. Это сезон собачьей охоты, только слишком жестокий сезон. Такова жизнь. Вот. Ты бежишь и бежишь, а перед тобой стена, и огромная черная собака хватает тебя за задницу.
Она кладет руку мне на бедро.
– Сейчас тебе все видится в черном цвете. Но ты должен помнить, что есть надежда.
– Надежда? Ты гонишь? Есть то, что я заучил назубок: надежда – это лишнее. А вот что вместо нее, я еще не выяснил. А пока сойдет и выпивка.
Я делаю глоток виски с газировкой, но удовольствия мне это не приносит. Ничего не помогает. Я – затемнение на рентгенограмме грудного отдела вселенной.
Эйми говорит:
– Знаешь, мне кажется, твой отец задержался, потому что ему пришлось что-то сделать для миссис Гейтс. Наверное, у нее проблемы с психикой. Я уверена, что он хотел вернуться и побыть с нами. Если бы не она, мы бы провели с ним весь вечер.
– Ага, как же. А если бы он не изменял маме и не сбежал от меня и Холли, мы бы все еще были семьей, и все было бы замечательно, и я был бы старостой класса в воскресной школе, и мы с тобой на серебряных жеребцах летели бы к Плутону.
Она молчит. Возможно, я зря обрушил на нее весь этот сарказм, но я не чувствую вины, потому у меня на душе погано так, что дальше просто некуда.
Наконец она говорит:
– Я понимаю, что сейчас все это выглядит ужасно, но родители тоже люди. Они не всегда знают, что делать. И это не значит, что они не любят тебя.
– Отстать от меня со своим психоанализом, доктор Фрейд-младший.
Мои слова ее не обескураживают.
– А если и не любят, это не значит, что ты должен сдаться. Просто нужно заставлять любовь работать, где можно. Как это делаю я, потому что я люблю тебя. Можешь не сомневаться в этом. Люблю.
– Прекрати, Эйми, все это звучит, как в мыльной опере. Ты меня не любишь. Можешь убеждать себя в чем угодно, но это не любовь. Это больше похоже на благодарность, обостренную выпивкой. Ты просто счастлива, что кто-то проявил интерес к тебе и увидел в тебе нечто большее, чем куклу для секса на одну ночь.
Она скрещивает руки на груди.
– Не говори так, Саттер. Не пытайся пачкать наши отношения такой грязью.
Но меня несет.
– Разве ты еще не поняла? Нет никакого коммандера Аманды Галлико. Нет никаких Ярких планет. Никому не сдалось внутреннее процветание. У нас есть только Святая троица атомных вампиров: бог секса, бог денег и бог власти. Бог доброй души давным-давно умер от голода.
Она кладет руки на колени.
– Но мы можем все изменить. Я качаю головой.
– Слишком многое надо менять. И это слишком тяжело, слишком много острых углов и прочего дерьма.
– Нет, все не так. Тебе так кажется сейчас, потому что ты боишься, но боятся все.
Я бросаю на нее мрачный взгляд.
– Боюсь? Чего? Я ничего не боюсь, черт побери. Я прыгал с моста высотой в тысячу футов.
– Ты понимаешь, что я имею в виду. Ты… осторожно!
– Что?
– Ты заехал на соседний ряд.
Опять мне сигналят, только на этот раз на клаксон жмет водила фуры с прицепом. Я резко кручу руль вправо, но «Митсубиси» начинает дико вилять на скользкой от дождя дороге. Фура – цистерна со сжиженным газом – несется рядом с нами, и кажется, что нас вот-вот затянет под ее брюхо. Эйми, не пристегнутая, пытается сжаться в комочек на полу, а у меня перед глазами мелькает газетный заголовок: «ЮНЫЙ БАЛБЕС ПОГИБАЕТ В ГОРЯЩЕЙ МАШИНЕ, ЛИШАЯ СВОЮ ДЕВУШКУ СВЕТЛОГО БУДУЩЕГО».
Фура всего в паре дюймов от нас. Столкновение неизбежно, но в последний момент моя машина виляет в противоположную сторону. Теперь на нашем пути бетонные столбики справа. Нам удается проскочить мимо ближайшего, и автомобиль наконец подчиняется управлению. Мы останавливаемся на пропитанной водой и поросшей травой обочине.
Эйми выглядывает из-под приборной панели, глаза у нее расширены, губы дрожат.
– Господи! – Это единственное, на что у меня хватает сил.
– Все нормально, – говорит она. – Ты в порядке?
Я не верю своим глазам. По идее, эта девочка должна была бы отхлестать меня по щекам.
– Нет, не в порядке, – отвечаю я. – Сама не видишь? Я совсем не в порядке. Я в полнейшем дерьме.
Она вылезает из-под щитка и бросается мне на шею.
– Я так рада, что никто не пострадал.
– Ты совсем больная? – я отдираю ее от себя. – Да я едва не убил нас, а ты обнимаешь меня? Тебе нужно держаться от меня подальше, бежать от меня со всех ног.
– Нет, не нужно, – говорит она, плача. – Я хочу быть рядом с тобой, помочь тебе наладить свою жизнь.
– Ни хрена себе! Ну, тогда я уйду от тебя. – Я распахиваю дверцу и вылезаю на обочину. По плечам тут же начинают барабанить капли дождя, острые, как ногти. – Езжай дальше сама, – кричу я в салон. – Так ты будешь в большей безопасности.
Но она, естественно, никуда не едет. Вместо этого она выходит из машины и семенит за мной по обочине, уговаривая вернуться. А я иду вперед, почти бегу. Мне кажется, что я иду настолько быстро, что даже могу убежать от себя.
– Саттер! – кричит она. – Остановись! Прости меня!
Невероятно. Она просит прощения? За что? Я поворачиваюсь, чтобы прогнать ее к машине, но уже ничего не могу поделать. Прямо позади нее я вижу два снопа света от фар. Я успеваю выкрикнуть: «Эйми!», прежде чем она спотыкается и ее заносит влево, на дорогу. На секунду фары ослепляют меня, потом я слышу страшный удар, и в следующее мгновение понимаю, что Эйми катится через обочину в кювет.
