Нанял ее состоятельный строительный подрядчик – по словам Изабеллы, выговор у него был удручающе простонародный. Люди они оказались очень добрые, к ней относились с величайшим почтением, – возможно, одной из причин тому была необычайная длина ее имени и фамилии. Мисс Изабелла Бюссон-Дюморье – согласитесь, немало для простой гувернантки.
Для хозяина ее этого было даже многовато, поэтому он просто выкинул «Бюссон», а имя ее упростил до «Изобель» – к большому неудовольствию ее семейства. Конечно, так выходило куда менее оригинально, но, с другой стороны, на ее братьев эта замена не распространялась, а с собственным прозванием человек волен делать что угодно. Уайтвики сильно кручинились после ее отъезда, а Эмма так затосковала, что родителям пришлось отправить ее из дома погостить.
Предшествовавший год обе девушки провели с большой приятностью. Учебу они завершили, а мистер Уайт-вик был по натуре человек живой, большой любитель поразвлечься. Он часто вывозил их на балы, концерты и приемы, и всем им это очень нравилось. По мнению Эллен, немного даже слишком – так она думала, когда читала про эти увеселения в письмах от Изобель. Складывалось впечатление, что Уайтвики ни единого вечера не проводят дома. Совершенно неподходящий пример для юных девушек. Поэтому Эллен испытала сильнейшее облегчение, когда дочь ее наконец получила место. И вновь они были обязаны этим добрейшему полковнику Гревилю. Вот уж ис тинный друг семьи; пусть даже Джорджу поначалу пришлось в Милфорде туговато, Эллен была убеждена, что вины полковника в том не было. Так или иначе, в начале весны Изобель уехала в Виндзор и прислала Кики очень забавный рассказ о своем первом тамошнем вечере.
Хозяин забрал ее из дома Уайтвиков в щегольском фаэтоне, запряженном двумя отличными лошадьми, а Эмма расстроилась так, будто он приехал за ней на катафалке. Она тем не менее села в экипаж, ее уютно устроили сзади, и они резво двинулись в путь под причитания всего семейства Уайтвиков. Речь у строительного подрядчика действительно была не слишком грамотной, он немедленно выразил «надёжу, что мисс Думуре не просквозит», чем немало ошарашил свою будущую гувернантку; к этому он добавил, что ему говорили, будто «по-нашему, по-англиски, она говорит без акценту».
Он много рассказывал о ее будущем доме, который носил гордое имя Уайтхолл, и у нее создалось впечатление, что это настоящий дворец. На деле она увидела совсем небольшую беленую виллу, да еще на редкость безвкусно обставленную. Изобель, у которой после долгой поездки не гнулись ни руки, ни ноги, тут же отвели внутрь и представили хозяйке, добродушной, простецкой, материнской складки даме, явно ошарашенной тем, что гувернанткой у них будет такая ученая особа, как «мисс Бусон Думуре». Она познакомилась со своими учениками – семнадцатилетней Милли и девятилетним Томом, оба ока зались приятными и вели себя дружелюбно, однако ее несколько ошеломило, что две младшие дочери, одиннадцати и семи лет, тяжело больны – у обеих чахотка – и уроков брать не будут.
После изобильнейшего чая и «яишни с ветчиной» гувернантку попросили спеть и сыграть на рояле; супруги признали ее исполнение безупречным.
Они и дальше обращались с ней с величайшим почтением, выражая его очень курьезно: хозяин дома постоянно пытался усадить ее в свое кресло, а его жена умоляла умываться только пахтой – вода ведь такая грубая, испортит ее прекрасный цвет лица.
«Они на меня просто не надышатся, – писала Изобель Кики, – хотя все это умывание молоком несколько утомительно. Они невероятно добры, но я сильно страдаю от ее постоянных разговоров – она страшная болтушка и умудряется говорить, даже когда мы с Милли занимаемся музыкой.
Она сказала, что у них „в знакомстве“ вся английская знать, не говоря уж об иностранных королевских особах. Удивительное дело – их гостиной далеко до нашей в доме номер 44 по Уортон-стрит! Да, забыла тебе сказать, что дети меня просто обожают и не оставляют в покое ни на миг. Милли любит меня, пожалуй, не меньше, чем Эмма. И еще, боюсь, я здесь располнею, меня постоянно раскармливают – не говоря уж о том, что за обедом и ужином наливают по кружке пива!
При этом не стану скрывать, что я сильно разочарована во всем – в обитателях этого дома, в его порядках – и утешаюсь только тем, что за пребывание здесь мне платят гинею в неделю».
Когда Кики показал письмо матери, та нахмурилась. Тон ей по здравом размышлении пришелся не по вкусу. Слишком легкомысленно и дурно написано. Негоже рассудительной, добропорядочной девушке писать такие пись ма. Эллен была рада тому, что хозяева добры к ее дочери, однако было непохоже, что в этом месте она сможет завести подходящие связи – у таких-то господ! Крайне прискорбно, что они из ремесленного сословия. Полковник Гревиль мог бы осмотрительнее отнестись к выбору. Да, мистер Уайтвик тоже держит лавку на Бонд-стрит, это всем известно, и дружба Изобель с Эммой ее, Эллен, несколько тревожит, да ведь в нынешние времена все не так, как раньше, поди разбери, кто благородного происхождения, а кто нет.
– Мне не нравится, что Изабелла будет жить в одном доме с чахоточными, – проговорила она. – Здоровье у нее всегда было хрупкое. Удивительно, как полковник Гревиль мог порекомендовать ей такое место!
– Нищим выбирать не приходится, мама, – ответил Кики.
– Ну уж не настолько низко мы пали, – откликнулась Эллен с неудовольствием. – Изабелла вполне могла бы пожить со мной, пока не выйдет замуж. А если случится худшее и она не найдет себе мужа, сможет зарабатывать музицированием. Я как-то раз говорила на эту тему с твоей тетей Луизой. Она была несколько шокирована и сказала, что играть на публике – куда менее почтенное занятие, чем работать гувернанткой, на что я ответила, что играть ей вовсе не обязательно, она может давать уроки. Впрочем, поглядим. Если она не приживется в этом доме, я попробую перевезти ее сюда. Возможно, мы переедем в Дюссельдорф, а там попробуем подыскать ей мужа.
Кики не был в этом уверен. Из того, что он слышал про Дюссельдорф, выходило, что там полно безденежных студентов-живописцев, таких же, как он и его друзья, да еще попадаются немецкие принцы, которые проводят время за едой, питьем и развлечениями, – вряд ли кто-то из них надумает сделать предложение молодой английской бесприданнице.
Что касается его зрения, оно с Рождества не ухудшалось, хотя и не улучшалось, но он уже от стольких слышал про этого удивительного немца-окулиста, что у него проснулась надежда.
Посоветовались с дядей Джорджем, он любезно выдал Эллен вперед ее дивиденды за следующий квартал. Тетушка Луиза, с ее неизменной щедростью, тоже «кое-что» прислала на путевые расходы.
И вот в конце весны Кики с матерью распрощались с сонным и унылым Мехеленом, с его пыльными тополями и постнолицыми священниками, и направились в Дюссельдорф на Рейне.
Едва выйдя из поезда, Кики вдруг ощутил, что в Дюссельдорфе он будет счастлив. Повсюду царило красочное веселье, которое немедленно ударило ему в голову; на каж дой улице – забавные ресторанчики, очень своеобразные и такие же приветливые, как французские кафе, повсюду пивные, в которых поют и танцуют. Тут же – холмы и леса, а главное – серебряная полоска Рейна, блистающая между стволами. На ночь они остановились в дешевой гостинице, а на следующий день Кики поехал в Графрат – путь не ближний – на прием к знаменитому окулисту, Эллен же осталась искать в Дюссельдорфе жилье.
Графрат оказался милейшей деревенькой – своим процветанием она была обязана исключительно светилу, которое в ней обосновалось; Кики сразу заметил, что вокруг полно англичан и американцев, которые либо уже побывали на приеме у прославленного эскулапа, либо собирались к нему. Кики приехал в десять утра, но принял его доктор только в четыре. Впечатление он производил сразу – точностью прикосновений, прямотой, общей уверенностью в себе.
Он сразу же сказал Кики, что левый глаз уже не спасти. Зрение никогда не вернется. Однако воспаление постепенно пройдет, боль отступит. Что же касается правого, он запросто может прослужить ему до конца дней, главное – обращаться с ним аккуратно. Шесть – девять месяцев лечения в Графрате под его наблюдением – и Кики станет другим человеком.
Больше всего Кики обрадовало другое: врач разрешил ему продолжить занятия живописью. К тому нет никаких препятствий. При хорошем освещении и не переусердствуя – а так ему даже на пользу не сидеть без дела. В Дюссельдорфе есть хорошая художественная школа.
– И я лично закажу вам портрет, – заявил славный доктор.
Обратно в Дюссельдорф Кики летел как на крыльях.
Мать его нашла квартиру в доме номер 84 по Шадов-штрассе, на втором этаже, вполне чистую и уютную, вот только цена после Мехелена показалась совершенно несообразной, пусть она и включала все услуги. Еду будут присылать из ресторана за углом. Хозяйка-англичанка была вдовой морского офицера, у нее квартировали и другие англичане. Вот это некстати, подумала Эллен, которая рассчитывала освежить свой немецкий, а тут, в окружении соотечественников, ничего из этого не получится. Впрочем, после мелочной воркотни, неизбежной при любом переезде, она успокоилась; Кики же был от всего в вос торге. В Дюссельдорфе как раз начинался сезон, город казался таким красочным, веселым, живым после Мехелена. Кроме того, окулист придал ему уверенности в своих силах, его больше не терзали страхи, что он ослепнет и на правый глаз. Кики сдружился с другими пациентами, ездившими в Графрат, – в основном это были англичане – и, как-то сам того не сознавая, оказался внутри небольшого дюссельдорфского общества, бок о бок с немецкими принцами крови, и сомнительными графами, и так называемыми баронами, и помятыми жизнью капитанами, жившими на пенсию, и отставными адмиралами, и всякими полковниками. Некоторые из них ездили на лечение в Графрат, другие оказались в Дюссельдорфе потому, что он в то время считался модным местечком, но почти все сходились в том, что Кики – очаровательный, обаятельный молодой человек, да еще и талантливый рисовальщик.
