этим столкнешься, тебя охватывает любопытство, а когда ты уже во всем разобрался, в голову приходят совсем другие мысли!
Так они стояли друг против друга молча. Юноша выжидательно смотрел на Ханну. Ханна собиралась было спросить, что ему от нее нужно, но передумала. Он видел, как я входила в воду, решила она, и сразу влюбился. Он еще очень молод и не смеет признаться.
Она попыталась ему улыбнуться, тогда и юноша несмело улыбнулся. Ханне это не понравилось. Что он, в самом деле, вообразил? Будто его здесь только и ждали! Да и вообще, куда я его дену? — забеспокоилась она. Не можем же мы вечно стоять в воде. Но ведь нельзя и попросту послать его подальше! Надо же, чтоб такое случилось со мной именно сегодня! Она сосредоточенно раздумывала, так что даже брови у нее сошлись на переносице. И на лице юноши тоже как будто мелькнула тень. Ханне стало жаль его.
— Ступайте туда! — повелела она и указала на пляж. Она предпочла пропустить его вперед, чтобы не терять из виду.
Юноша повиновался, и только когда он вышел на отмель, Ханна увидела, что он совершенно наг. Она помедлила, но тогда и он остановился и повернулся к ней. Должно быть, боялся, что она за ним не последует.
— Сказано вам, идите вперед! — крикнула Ханна. — Там мое махровое полотенце. Завернитесь в него.
Красивый малый, думала она, приближаясь к берегу. Но отсюда еще не следует, что Ханна в него влюбилась. Ни одна женщина не способна влюбиться в мужчину только потому, что он красив. Во всяком случае, таково мое мнение. Подобное может случиться разве что с дурной женщиной.
Насколько я уловил из ее рассказа, юноша немного напоминал умирающего пленника Микеланджело. Когда вы на него смотрите, вас охватывает робкая нежность, и дело тут не только в красивом теле, здесь что-то и другое.
Ханна, разумеется, и отдаленно не подумала о пленнике, но сознание, что юноша красив, внушало ей радость и уверенность. Кстати, когда я упоминаю о ней как о женщине, это можно понять превратно. На двадцать шестом году Ханна была еще не замужем, но, называя ее девушкой, мы опять-таки рискуем дать неверное о ней представление. Да и вообще, девушка — слово туманное, его можно понять и так, и этак.
Юноша направился туда, где лежали Ханнины вещи. Он взял ее полотенце, но никак не мог с ним справиться.
— Экий вы косорукий, — пожурила его Ханна. — Подите сюда! — Она помогла ему завернуться в полотенце и закрепила конец у него на бедре. Стоило ей коснуться юноши, как он невольно вздрагивал. После морского купания руки у Ханны захолодели, тогда как он был уже совсем сухой и теплый. Точно и не из воды.
— Вот так, — сказала Ханна, — теперь будет держаться.
Полотенце было голубое, слегка слинявшее от многочисленных стирок.
— Я заняла его у знакомой, — пояснила она. — У меня такого нет. Все мои вещи начисто сгорели.
Юноша кивком подтвердил ее слова.
— А теперь, — наставительно сказала Ханна, — сядьте на песок и не смотрите в мою сторону.
Он послушно уставился на море.
Вот незадача, думала она между тем, освобождаясь от мокрого купальника: отдала ему полотенце, а вытереться-то и нечем. Придется пустить в ход рубашку. Дело ведь идет к ночи, до утра высохнет.
А все же ее взяла досада. Тоже мне добро. Навязала себе на шею, мысленно укорила она себя. Расселся тут и целиком на меня положился. Вот влипла я! Такое может стрястись только со мной. И еще голова разламывается на части.
На горизонте засверкали всполохи, поминутно освещая пляж.
— Пустяки, — успокоила она оглянувшегося юношу. — Будет гроза. Это и в воздухе чувствуется.
Наказала ведь я ему не глядеть в мою сторону, спохватилась Ханна. Так нет же, прямо на меня воззрился. Ну да не беда, малый он порядочный, ничего такого у него и в мыслях нет. Лишнее напоминание только наведет его на дурные мысли.
А ведь он, пожалуй, голоден! Зря я не попросила чего-нибудь у рыбаков. Когда-то у них можно было разжиться угрями. Ишь чего захотела — угрей! Станут они дожидаться меня с угрями! Раз уж он из воды, так подавай ему рыбу и ракушек! Она пытливо поглядела на юношу. Слава богу, на голодающего он не похож, установила она с облегчением. Он еще сущий ребенок. Ему бы самое милое дело — стакан молока.
Тут она тихонько рассмеялась, и тогда рассмеялся и юноша.
Хорошо ему смеяться, вскинулась Ханна. А где я достану молока? Ему, пожалуй, невдомек, что мы уже который год на голодном пайке. Воображает, что достаточно ему сказать «Мама!» — и еда уже на столе.
Но в конце-то концов, он не виноват, а мне надо подумать, чем я его накормлю.
Ханна оделась, и они стали подниматься по лесистой тропе. На узкой дорожке темень была непроглядная. Ханна пропустила юношу вперед. Его обнаженная спина светилась, словно озаренная луной. Но вдруг он оступился. Полотенце, которое было повязано вокруг его бедер, распахнулось и упало наземь. Он наклонился за ним и смущенно подал его Ханне.
— Неважно, — сказала она. — Наверху я снова его на вас прилажу.
Ему еще многому надо поучиться. Нельзя оставлять его одного, не то люди его засмеют.
Поднявшись наверх, она отперла дверь дачки и зажгла свечу.
— Надо экономить, — предупредила она. — Свечи дорогие. Я захватила одну, на всякий случай. Так, а теперь присаживайтесь к столу. Если вам станет холодно, накиньте на плечи мой дождевик. А я приготовлю чай. Немного керосину дали мне рыбаки. Я одарила их сигаретами, они еще отказывались их принять. Зато чай настоящий. Мама так настаивала, что пришлось взять, хотя и она не прочь чайку попить.
Налаживая дряхлую керосинку и ставя кипятить воду, Ханна все же решила заварить чай пожиже. И не то чтоб она поскупилась на заварку, а только вдруг чай ему повредит? Или он, чего доброго, запросит к чаю сахару. Зря она не взяла с собой немного сахару. Но кому захочется тащиться с тяжелым грузом? А маме я сказала: сахар мне ни к чему, оставь его себе.
