class="p1">Просторная тростниковая хижина, продуваемая ветром, стоит на краю поляны, в низине – ручей и древнее святилище: двухметровый овальный камень – лингам Шивы, опоясанный рудракшей, перед ним его вахана – Нанди и несколько высоких трезубцев. За лингамом – яма с негасимым костром. А если немного отойти по едва заметной тропе в глубину леса, там старый термитник, перед которым металлические фигурки Нагов и затепленные огоньки.
Это издавна намоленное место несколько лет назад обжили три отшельника. Главного зовут гуруджи, ему под шестьдесят, слегка полноват, благообразен, в оранжевом облаченье, очках и белой круглой бороде. Импульсивный, деятельный, видимо, в прошлом городской, не расстается с мобильным. Потом становится понятней, что на нем лежит связь с внешним миром, а по-настоящему главные здесь – двое других, молчаливых, занимающихся хозяйством, поддерживающих огонь – и кухонный, и ритуальный. Между собой зовут они друг друга «какá» – дружище, человек божий. Они младше гуруджи, но древнее, особенно второй – древесного кроя, в сером дыме волос и бороды. Первый проще и тверже, но эта отчетливость вся на виду, а у второго за каждым жестом, взглядом – многослойные ландшафты, переходящие в теплую полутьму. Оба не говорят по-английски, гуруджи же – всего несколько слов.
Кроме этих троих в хижине живет зеленый лесной попугай и тощий дымчатый кот. За хижиной стоит мотоцикл – один на троих. Попугай прихрамывает, левая лапа у него собрана в трехперстье и как бы оплавлена. В остальном держится молодцом, чередуя виноград со жгучим перцем. А кот пробавляется охотой на что попадется вплоть до ящериц. Свет и подзарядка мобильных – от аккумулятора, которого хватает на пару вечерних часов, остальное время – костер в хижине.
Исполнили пуджу у святилища, прошлись по лесу к алтарю Нагов, я присел перед затепленными огнями, второй какá вынул раковину и извлек благой протяжный гул, глядя чуть в сторону от меня, где наши взгляды и встречались, как будет потом у костра.
Вернулись в хижину, я переоделся в лунги, пообедали рисом с подливками из лесных плодов. Почувствовав спиной какое-то движение у кромки леса, я обернулся: огневой ручей струился на поляну – вереница женщин в ярко-красных и вишневых сари с желтыми узорами. Эти женщины племени гонди шли к святилищу издалека – спустились, говорят, с гор еще затемно. Сели на землю с нами, гуруджи взял таблу и запел. Мата Бора, затягивал гуруджи, раскачиваясь и улыбаясь, глядя на меня, сидящего уже с чьим-то ребенком на руках среди женщин, подхватывающих его голос поначалу немного смущенно, но все более разгораясь взамен огня в хижине, который пригибался и стихал. Невозможной красоты лица – такой, что все прежде виденное мной как красота уже не знало как с собой быть. Входи, родной, говорил этот свет, эта музыка, голос, лес, – входи, это твой дом, ты долго шел сюда, почти целую жизнь. И хлопали в такт ладонями вместе со мной. Мата бора…
Острое, тревожно светлое предчувствие. Что-то должно произойти со мной здесь и уже началось. Вещи мои в гостинице в двадцати километрах отсюда, договорились, что возьму их и наутро вернусь – надолго.
Привез меня в этот лес Рамиз, чье имя означает, как он сказал мне, подмигнув: хороший знак, благая весть. Познакомились мы в маленькой сумрачной едальне, куда он заглянул за полог, отделявший ее от яркого дня и шума улицы. Вышли, сели на его желтый гоночный мотоцикл, на котором было написано просто: байк. Чуть не слетев от рывка с места, я едва успел прижаться к его спине, и улетели.
Поселок, откуда мы тронулись, назывался Нагри. Вероятно, от Нагов, живущих в подземном царстве Потала – полубогов в человеческом облике, но со змеиным хвостом вместо ног. Или, по другой версии, со змеиным телом и несколькими головами. Именно так, если о поселке в целом. Находится он в глубинке Чаттисгарха, куда я давно хотел добраться, но все не складывалось. Штат мало посещаем – один из самых неспокойных: маоисты, нескончаемая партизанская война. Половина населения – лесные племена. Джунгли, горы, водопады и племена. Несколько больших заповедников с огромным списком фауны, но я бы не удивился, если б они оказались пусты, как это было неподалеку, например, в Телагане, где важный егерь наконец сказал мне, понизив голос: что вы, зверей уже полвека у нас нет, это только на вывеске былое изобилие.
Я ехал на юг штата – в царство Бастар, где и живет большинство племен, но по пути – вереницей случайных, как это водится в Индии, неслучайностей – все более отклонялся, пока не оказался в этом Нагри, где приезжих не видели, думаю, вообще никогда, настолько поселок этот находился в стороне от всего, что только можно вообразить. Единственный постоялый двор на окраине Нагри обметывал и облапывал серый песчаный вихрь. Там я и поселился, комната без замка на двери и покосившиеся ставни на зарешеченном окне, в которое по ночам выла свора собак со столбовыми громкоговорителями вместо голов. Вещи вместе с деньгами и документами я тем не менее оставлял в номере и укатывал в предместья в поисках храмов, племен и их лесных рынков.
Выехав с Рамизом на окраину Нагри, мы зашли на чай к его учителю – известному в этих краях суфию. Большой ухоженный дом в саду с бассейном. Со стороны переулка почти невидимый. В разговоре об окрестностях, дикой природе и племенах были упомянуты некие отшельники, живущие у святилища Шивы, учитель рассказал Рамизу, как к ним добраться лесной дорогой.
Уже на подъезде я ощутил эту светло тревожную волну, но принял ее за чувство леса, по которому успел истосковаться, тем паче, что уже и лангуры появились, и олени, и ибисы. Сюда, обернулся Рамиз у озера, медведи ходят на закате. Пригибаясь от веток, выехали на поляну и заглушили мотор у хижины. Через несколько часов, которые показались днями, я сказал, что завтра вернусь к ним с вещами.
Едем с Рамизом. Леса, поля, хуторки. Казалось, что и без мотоцикла я уже мог бы так лететь. Свернули с дороги в перелесок, там пестрит рынок племени муриа. У каждого племени раз в неделю свой рынок и несколько мест в округе, где они устанавливают свои шатры и торгуют разной всячиной – от еды до одежд и украшений. Чуть в стороне петушиные бои с закладами, передвижные кузницы и сальпи, сальпи повсюду – местное пиво мутно белого цвета, которое добывают на манер нашего березового сока из особых пальм. Выпили с Рамизом по стаканчику, вкус айрана со здешними масала. Пока я еще не очень отличал по внешности, где племя муриа, где гонди, где гхадва, дорла, а уж абхудж мариа от мариа бизоний рог – и подавно. Но скоро это придет. По одежде, украшениям, манере носить обувь и менее заметным деталям. Особая лесная стать, достоинство, открытый взгляд, мягкая сила и удивительная красота. И одежда, по которой сразу их отличаешь, хотя сказать, чем же, пока не получалось. То же сари, ну может быть, чаще сочетание красного и зеленого. С узором на ускользающей грани цыганского толка и тонкого вкуса. Глаза мои переводят взгляд с одного на другое, но я чувствую, что при этом, как птица, отвлекают от гнезда, которое там – в хижине. Стараюсь не думать о ней. Завтра. Завтра что-то должно произойти. Если это не ложная волна. Но она ходит во мне – то ближе, то дальше, трогает вслепую мое прошлое, будущее, как
