ее понимаю, мне бы тоже это не понравилось.
Удить рыбу на лягушку в качестве наживки — развлечение небольшое. Без поплавка и груза лягушка делает все, что ей хочется, и все время старается спрятаться в камыши, мне надоело вытаскивать ее из камышей и беспрестанно направлять в другую сторону, я боялся замутить воду и разогнать рыбу. Наконец лягушка устала. А четверть седьмого, как по расписанию, взметнулась вверх волна из озера, страшная сила чуть не вырвала удилище у меня из рук, даже руку мне чуть не оторвала. Не успел я прийти в себя, как все вокруг так же внезапно успокоилось — крепчайшая леса оборвалась, как тонкая нитка.
— К этому зверю другой подход нужен, — вздохнул сержант.
Мне трудно теперь вспомнить, кто из нас двоих кого утешал, так как оба мы были в отчаянии.
Сержант надеялся на новое чудесное средство. В продовольственном складе водились мыши. Комендант рассыпал перед ними отравленную пшеницу, расставлял старинного фасона мышеловки с опускной дверцей. Щука непременно обрадуется таким жирным брюхатым тварям, черт побери.
На этом мы и порешили. А что нам еще было делать?
Я подозревал, что не удастся быстро освободиться, поэтому с раннего утра приготовил все нужное. Есть у меня толстое пластиковое удилище, употребляю я его редко — для ужения карпов в камышах. К нему я прикрепил катушку с самым крепким шнуром. Уже много лет я не пользуюсь такой грубой снастью, но теперь это как раз то, что мне надо, — разорвать шнур просто невозможно, последнее время я употреблял его, чтоб привязать лодку или на что — либо подобное, его даже ножом не перережешь, обычно я пережигаю его зажигалкой. Осталось его у меня метров сорок, хватит с избытком, да я и не отпущу так далеко рыбу, она может уйти в камыши или спрятаться среди стеблей водяного ореха, тогда прощай добыча! Уж если я поймаю чудовище, надо удержать. В дело пошел самый большой мой, норвежский тройник.
Едва закончив приготовления, я услышал через мегафон свое имя, проглотил чашку кофе и пошел в студию. Мониторы уже были включены. За столом управления сидели Проф, Толстяк и невропатолог. Я молча подсел к ним. Проф вопросительно посмотрел на меня, я утвердительно кивнул. Он нажал на кнопку звонка.
— Сколько будем ждать?
— Посмотрим… Минуты две.
Из дома выбежала женщина, бледная и серьезная. За ней красавчик и боксер. Волоча ноги и спотыкаясь, появился моряк с неизменной Библией под мышкой. Близнецы присоединились к ним на площадке. На женщине было легкое платье, в котором она сюда прибыла. Она тут же схватила мяч и бросила. Близнецы играли плохо, одновременно кидались к мячу, вырывали его друг у друга из рук. Боксер тоже не проявлял особой ловкости. Мы тут же убедились, что только женщина и красавчик умеют играть в волейбол, остальные делают вид, что играют.
Так красивы и легки были движения женщины, что я содрогнулся. Словно подчиняясь неслышной музыке, она плавала в воздухе. (Не знаю, сколько прошло времени, пришел я в себя от прикосновения Профа и торопливо, утвердительно кивнул головой. Камерой орудовал Толстяк, у аппарата «Рекорд» возилась группа техников.)
Юбка на цыганке развевалась, и я видел, какие у нее красивые и стройные ноги, и вся она казалась совсем молоденькой девушкой. Она без всякого напряжения подпрыгивала с места; меньше всех ростом, она первой перехватывала мяч. По сравнению с ней все остальные, в том числе и красавчик, выглядели неуклюжими. И все — таки не она первая подверглась действию смертельного препарата, а боксер. Его точно обухом по голове ударили, свалился на землю без движения. Содержимое распылителя в одно мгновение изверглось наружу. Удивляться нечему, один грамм У-18, две десятых грамма раствора ДН под давлением в четыре атмосферы, рассеянные мельчайшими брызгами, за пять-шесть секунд достигли земли. Я тут же подумал, что смерть боксера связана с состоянием его сердца, он много пил, сердце износилось, а приступ удушья вызвал тахикардию и паралич коронарной артерии. Женщина замерла на месте, сгорбилась. Красавчик прислонился к стояку волейбольной сетки и медленно соскользнул на землю. Близнецы упали друг на друга у края площадки, изумленно смотрели вокруг, и оба сразу начали в такт кивать головами. Матрос, словно подчиняясь непроизвольному рефлексу, откинул в сторону Библию. Последней упала женщина, сначала на колени, потом оперлась на правую руку и повалилась на спину. Конвульсии у нее начались одновременно с красавчиком. Все ее тело сотрясали судороги, она билась, как вытащенная на берег рыба, и нельзя было понять, что это — мука или восторг от потери сознания, а может быть, и то и другое, когда уже не имеет значения, как это назвать. Продолжительность последней фазы была не более 20–25 секунд. А когда секундомер отметил конец второй минуты, они были неподвижны. Близнецы тоже корчились, яростно бился в судорогах матрос. Еще полминуты, и все было кончено. Телеобъективы цветных камер переключились на увеличенное изображение, мы увидели их лица — фиолетово-красные, с вытаращенными глазами; с удивленным выражением, которое я хорошо знал по опытам, проводившимся за четыре года до этого. Но лицо боксера осталось бледным, в углах глаз слезы. Я правильно понял, что смерть вызвана сердечной недостаточностью. Мы запечатлели их лица аппаратом «Рекорд», составили протокол, как вдруг невропатолог спросил:
— А крестьянин?
О нем мы забыли.
— До семи считать не умеем?!
Техники начали взволнованно водить по лагерю объективами телекамер. Проф орал на них:
— Медленнее и по одному! Начинайте снова!
Мы были возбуждены и расстроены, отвратительная ситуация, но что мы можем поделать, ведь найдем же его позже, когда будем снимать лагерь, где — то он тут затаился… И вдруг мы увидели: железная дверь, ведущая в подвал виллы, открылась, и на пороге показался крестьянин. Он стоял там, держась обеими руками за дверь, широко раскрыв рот и глаза, грудь его вздымалась, он дышал испуганно, прерывисто, но дышал.
— Что случилось? Заснул он, что ли, или спрятался?
— Я всем им сказал, чтоб вышли на площадку!
— Что ему понадобилось в подвале?
— Схитрить решил!
Крестьянин перевел взгляд на площадку, искал остальных, но не мог их увидеть за кустами. Он вдруг прижал к груди сжатые в кулаки руки, судорожно, с усилием бросился бежать.
— А теперь что он делает?
— Я велел им бегать, двигаться, играть в волейбол, они это и делали.
— А этот только теперь решил пробежаться? Как раз вовремя!
— Может быть, он напился?
— Не то! Не поверил он,
