Хилый старик, без надежд на будущее, страдая от мучительной болезни, он, наперекор всему, остался жизнерадостен и светел. Старость и болезнь не сокрушили его оптимизма. Его стихи, относящиеся к этой поре, остались такими же песнями счастья, как и созданные в ранние годы:
Здравствуй, неизреченная благость предсмертных дней! —
приветствовал он свою недужную старость.
Впоследствии он неожиданно оправился, и в 1879 г., в апреле, в годовщину смерти президента Линкольна, прочитал о нём в Нью-Йорке, в одном из самых обширных театров, публичную лекцию с огромным успехом, а осенью уехал в Колорадо путешествовать по Скалистым горам, побывал на Ниагаре и в Канаде, но вскоре его здоровье ухудшилось, и последние годы жизни он провёл прикованный к инвалидному креслу.
Вокруг его кресла были в беспорядке разбросаны газетные вырезки, книги, корректуры, рукописи, журналы, брошюры, казавшиеся постороннему хламом. Помимо прочих друзей, ежедневно посещал его юный писатель Горэс Тробел, — для многочасовых бесед, которые тут же записывал. Впоследствии эти записи составили трехтомную книгу.
В 1890 г. Уолт Уитман купил себе на свои сбережения могилу неподалеку от Кемдена и заказал себе памятник — гранитный, на высоком холме — начертал на нём своё имя и стал терпеливо ждать, когда этот монумент пригодится. Но смерть не приходила к нему. Умирал он так же медленно, как жил. Его три раза разбивал паралич, но никак не мог одолеть.
Когда же, наконец, он скончался (26 марта 1892 г.), большие толпы пришли провожать его гроб. Священников не было, а просто один из его друзей прочитал над могилой отрывки из разных «священных» книг: из библии, корана, Конфуция, но больше всего из книги его самого, Уолта Уитмана.
О, создать самую весёлую песню,
Полную музыки — полную женщин, детей и мужчин,
Полную повседневных работ — полную деревьев и зёрен!
О, если бы ей крики животных! Быстрота и
равновесие рыб!
О, если бы в ней капали капли дождя!
О, если бы в ней сияло солнце и двигались волны!
О, радость моей души, — она вольная — она мчится,
как молния!
Нам мало всего шара земного или отдельной эпохи,
У меня будут тысячи этих шаров и всё время.
О, радость машиниста! О, управлять паровозом!
Слышать шипение пара, радостный крик
паровоза и хохот бегущей машины!
Врываться в далёкий простор, нестись без преград вперёд!
О, беззаботно блуждать по полям и нагорьям!
Цветы и листья зауряднейшей сорной травы, мокрое,
свежее молчание леса,
Тонкий запах земли на заре, до полудня!
О, радости наездника или наездницы!
Седло, галоп, прижимание тела к седлу, холодное
журчание в волосах и в ушах.
О, радости пожарного!
Я слышу тревогу в ночи,
Я слышу набат и крики! Я бегу в стороне от толпы!
Вид пламени счастливит меня до безумия.
О, радости борца-силача, что, как башня, стоит
на арене, в превосходном здоровьи, спокойный,
в сознании силы и жаждет схватиться с противником!
О, радость широкого и простого сочувствия, которое
только человечья душа может изливать из себя
таким ровным неиссякающим током!
О, радости матери!
Оберегать, и терпеть, и великолепно любить, и страдать,
и прилежно растить живое!
О, радость роста, увеличения, накопления сил,
Радость умиротворения и ласки, радость согласья и лада!
О, вернуться туда, где родился,
И ещё раз услышать, как щебечут на родине птицы,
И ещё раз пойти по родному жилью и сбегать в поле,
побывать на гумне,
И еще раз прогуляться по саду, по его старым тропинкам.
О, расти в лагунах, заливах, бухтах или на берегу океана,
И остаться там до конца моих дней, и жить, и работать там,
Солёный и мокрый запах, берег, солёные травы в низкой
воде отлива,
Труд рыбаков, труд ловца угрей и собирателя устриц;
Я прихожу с лопатой и граблями для ракушек, со мною моя
острогá для угрей,
Что? Уже отлив? Я иду по песчаной отмели и подхожу к
собирателям устриц;
Я смеюсь и работаю с ними, как молодой озорник;
А зимою я беру мою вершу, я беру мою острогу
и шагаю по льду залива, и при мне мой
топорик, чтобы прорубать дыры во льду.
Посмотрите на меня, как тепло я одет; я иду с
удовольствием и к вечеру возвращаюсь
домой.
И со мною ватага товарищей, они молодцы,
И подростки, и взрослые, им любо работать со мною
и водиться со мною — больше, чем с другими
людьми;
Днём они работают со мною, а ночью они спят подле меня.
А в жаркую пору, в лодке, поднимать корзины
для ловли омаров, загружённые тяжелыми камнями
(мне известны все поплавки),
Как сладко майское утро, перед самым рассветом, когда я
плыву к поплавкам
И дёргаю бечеву вбок, и вынимаю корзины, и
тёмнозелёные раки отчаянно угрожают клешнями,
когда я беру их оттуда и сую в их клешни
деревяжки,
И объезжаю одно за другим все места, а потом гребу
обратно, к берегу,
И там кидаю их в кипящую воду, в котёл, и они кипят,
покуда не станут багровыми.
А в другой раз ловить скумбрию.
Сумасшедшая, жадная, так и хватает крючок
у самой поверхности моря, и похоже, что
ею покрыты целые мили воды;
Или ловить губанов в Чизапике[12], я один из загорелой
команды,
Или выслеживать лососей у Поманока[13], я стою, привязанный
к баркасу,
Моя левая нога на шкафуте[14], моя правая рука бросает
кольца тончайшей лесы,
И вокруг меня юркие ялики, они юлят, выплывают
вперёд, их пятьдесят, они в компании
со мной.
О, пробираться в лодке по рекам,
Вниз по Сент-Лоренсу[15], пароходы, великолепные виды,
Парусные суда, Тысяча Островов[16], бревенчатый плот и на
нём плотовщики с очень длинными вёслами,
Малые шалаши на плотах, и струя дыма над ними по вечерам,
когда стряпают ужин.
(О, страшное, грозящее гибелью!
Далёкое от скаредной и набожной жизни!
Неверное! В горячке безумия!
Что со всех сорвалось якорей и понеслось на простор!)
О, работать на рудниках или плавить железо,
Раскалённый поток, плавильня, высокий корявый навес,
широкое тенистое место,
И домна, и кипящая жидкость, что струится, выливаясь
оттуда.
О, пережить сызнова радость солдата!
Чувствовать присутствие храбреца-командира и чувствовать,
что он расположен к тебе!
Видеть его спокойствие — и согреваться в лучах его улыбки,
Итти в бой — слышать, как трубы трубят и стучат барабаны!
Слышать гром артиллерии — видеть, как сверкают на солнце
штыки и мушкеты!
Видеть, как падают люди и умирают без жалоб!
Упиться по-дикарски человеческой кровью, — осатанеть до
конца!
Жадно глядеть на раны и смерти врагов.
О, радости китобоя! Я опять плыву моим старым путём!
Я чувствую бег корабля подо мной, я чувствую, как меня,
словно веером, обвевает атлантический бриз,
Я слышу, как с мачты, с самого верха, кричат:
Вон… гляди, показался!
Я взбегаю на снасти, чтобы посмотреть, куда смотрят
другие, — мы спускаемся вниз, ошалев от восторга,
Я прыгаю в спущенный бот, мы работаем вёслами,
Мы крадемся осторожно к добыче, я вижу огромную глыбу,
она греется на солнце в полусне,
Я вижу, встаёт гарпунщик, я вижу, как вылетает гарпун из
его мускулистой руки,
О, как быстро раненый кит несётся вперёд против ветра
туда, в океан, и тащит меня на буксире,
Снова я вижу его, как он всплыл, чтоб вдохнуть в себя
воздух, мы снова гребём к нему,
Я вижу, как глубоко вонзилось в его тело копьё, как оно
повернулось в ране,
И снова мы отходим назад, он снова ныряет вглубь, жизнь
быстро уходит от него,
И когда он всплывает наверх, он выбрасывает кровавый
фонтан, и плавает кругами, кругами, и каждый
круг становится всё меньше, — я вижу, он умирает,
В центре круга он судорожно прыгает вверх и тихо лежит в
окровавленной пене.
О, моя старость, чистейшая из всех моих радостей!
Мои дети и внуки, мой белые волосы и борода,
Как я безмятежен, широк, величав после продолжительной
жизни.
О, зрелая радость женщины! О, наконец-то я счастлива!
Я многочтимая мать, мне уже девятый десяток,
Как светлы мои мысли — как влекутся ко мне мои близкие!
Какое притяжение таится во мне! Оно ещё сильнее, чем
прежде, какое цветение больше цветения юности!
Какая нисходит на меня красота, излучаемая мною на всех!
О, радости оратора!
Выкатывать громы голоса из-за рёбер, из горла,
Заставляя людей бесноваться, рыдать, ненавидеть
и жаждать, как ты,
Вести за собою Америку — укрощать её великим языком.
О, радость моей души, что поддерживает своё равновесие,
опираясь на себя самое,
Получая своё лучшее Я через материальные вещи, любя их,
наблюдая их свойства и впитывая их в себя.
И всё же, моя душа, словно маятник, возвращается от них
снова ко мне, от зрения, слуха, касания, мышления,
артикуляции, сопоставления, памяти,
Ибо подлинная жизнь моих чувств и плоти превосходит мои
чувства и плоть,
Ибо тело моё — не только материальное тело и глаза мои —
не только материальные глаза,
Ибо сегодня доказано мне, что в конце концов видят мир не
мои материальные глаза,
И не моё материальное тело в конце концов любит, гуляет,
смеётся, кричит, обнимает, рожает.
О, радости фермера!
Радости канадца, миссурийца, канзасца, айовитянина,
орегонца, радости того, кто живёт
в Огайо, Иллинойсе, Висконсине!
Встать на рассвете дня и проворно бежать к работе,
Пахать землю осенней порой для зимних посевов,
Пахать землю весенней порой для маиса,
Взращивать фруктовые сады, делать деревьям прививку,
собирать осенью яблоки.
О, плавать в бассейне или с берега в море на хорошем месте
для купанья,
О, плескаться в воде! О, войти в воду по пояс или бегать
нагишом по прибрежью!
О, понять, как велико пространство!
Изобилие всего, чему нет никакой границы!
О, появиться на свет и быть заодно с небесами, с луною,
с солнцем, с летящими тучами.
О, радость самоотвержения и мужества!
Ни перед кем не заискивать, никому ни в чём не уступать,
никакому известному или неизвестному деспоту,
Ходить, не сгибая спины, гибкой и пружинной походкой.
Глядеть безмятежно и вдумчиво или сверкающим глазом.
Говорить благозвучным голосом, исходящим из широкой
груди.
Смело противопоставить себя любому человеку на земле.
Знаешь ли ты превосходное счастие юности?
Счастие крепкой дружбы, весёлого слова, смеющихся лиц?
Счастье блаженного яркого дня, и широко-дыхательных игр?
Счастье приятной музыки, освещённых зал и танцоров?
Счастье обильной еды, разгульной пирушки и выпивки?
И всё же, о моя высшая душа,
Знаешь ли ты радости созерцательной мысли?
Радости свободного одинокого сердца, нежного, мрачного
сердца?
Радости уединённых блужданий, с изнемогшей, но гордой
душой, радости борьбы и страдания?
Радости при мысли о Смерти, о великих сферах Пространства
и Времени?
Вещие радости лучшей и высшей любви, радости, приносимые
дивной женой и вечным, совершенным товарищем,
Твои, о бессмертная, радости, достойные тебя, о душа!
О, покуда живёшь на земле, быть не рабом, а господином
жизни!
Встретить жизнь, как могучий победитель,
Без раздражения, без жалоб, без сварливых придирок, без
скуки!
Этим гордым законам воздуха, воды и земли доказать, что
моя душа не принижена,
Что нет такой внешней силы, которая управляла бы мной.
Ибо, повторяю, не одни только радости жизни воспеваются
мной, — но и радость смерти!
Прекрасное прикосновение Смерти, нежащее и цепенящее,
Я сам отдаю моё тело, ставшее гнусным навозом, чтобы его
закопали, сожгли или истолкли в порошок.
Моё истинное тело, несомненно, оставлено мне для иных сфер,
А моё опустелое тело уже ничто для меня, оно опять возвращается
в землю, к вечным потребам земли.
О, бороться с могучими силами и в борьбе не уступать им
ни шагу!
Один на один биться с ними до потери последних сил!
Прямо смотреть в лицо и пыткам, и тюрьмам, и гневу толпы!
Взойти на эшафот и спокойно шагать прямо на ружейные
дула!
О, умчаться под парусом в море!
Покинуть эту косную, нудную землю,
Эту тошную одинаковость улиц, переулков, домов,
Покинуть тебя, о земля, закорузлая, твёрдая, и взойти на
корабль,
И мчаться, и мчаться, и мчаться под парусом вдаль!
О, сделать отныне свою жизнь поэмою новых радостей!
Плясать, бить в ладоши, безумствовать, кричать, кувыркаться,
нестись по течению вперёд!
Быть матросом вселенной, чтобы мчаться во все гавани мира,
Быть кораблём (погляди, я и солнцу, и ветру отдал мои
паруса),
Быстрым кораблём, нагружённым доверху богатыми
словами я радостями.
Когда я услыхал к концу дня
