А Фрейя знала, что он следит за ней. Она знала. Она видела, как приоткрылась дверь, когда она вышла в коридор. С презрительной торжествующей злобой она чувствовала на себе его взгляд.
«Ты здесь, — думала она, поднимая подзорную трубу. — Хорошо, так смотри же!»
Зелёные островки казались черными тенями, пепельное море было гладко, как стекло, светлая мантия бледной зари, в которой даже бриг казался потускневшим, была окаймлена на востоке полоской света. Фрейя, разглядев на палубе Джеспера, тоже с подзорной трубой, направленной на бёнгало, сейчас же положила свою трубу и подняла над головой свои красивые белые руки. Она застыла в этой позе немого восклицания, пламенно ощущая, как обожание Джеспера окутывает её фигуру, находящуюся в фокусе подзорной трубы, и распаляемая ощущением злобной страсти — того, другого, и горячих жадных глаз, впивающихся в её спину.
В пламенном порыве любви она поддалась капризной фантазии и подумала, с тем таинственным знанием мужской природы, какое, видимо, врожденно женщине: «Ты смотришь… ты будешь смотреть… ты должен! Ну, так ты увидишь».
Она поднесла к губам обе руки, потом простерла их вперёд, посылая поцелуй через море, словно она хотела бросить с ним и свое сердце на палубу брига. Её лицо порозовело, глаза сияли. Она страстно повторила свой жест, казалось, сотнями посылая поцелуи снова, снова и снова, а солнце, медленно поднимаясь над горизонтом, возвращало миру сияние красок: острова зазеленели, море посинело, и бриг внизу стал белым — ослепительно белым с его распростертыми крыльями, с красным флагом, трепещущим на вершине мачты, как крохотный язычок пламени. И с каждым поцелуем она шептала, всё повышая голос: «Возьми ещё… и ещё… и ещё…» — пока руки её внезапно не опустились. Она видела, как флаг опустился в ответ, а через секунду мыс внизу скрыл от неё корпус брига. Тогда она отвернулась от перил и, медленно пройдя мимо двери в комнату отца, с опущенными ресницами, скрылась за занавеской.
Но вместо того чтобы пройти по коридору, она осталась, невидимая и неподвижная, по другую сторону занавески. Она хотела знать, что произойдет дальше. Сначала широкая веранда оставалась пустой. Потом дверь комнаты старика Нельсона внезапно распахнулась и на веранду, шатаясь, вышел Химскирк. Волосы его были взъерошены, глаза налиты кровью, небритое лицо казалось очень темным. Он дико огляделся по сторонам, увидел на столе свою фуражку, схватил её и двинулся к лестнице, спокойно, но странной, нетвердой поступью, словно напрягая последние силы.
Вскоре после того как его голова оказалась ниже уровня пола, из-за занавески появилась Фрейя; губы её были сжаты, в блестящих глазах не видно было мягкости. Нельзя допустить, чтобы он улизнул как ни в чём не бывало. Нет… Нет… Она была возбуждена, охвачена дрожью, она отведала крови! Пусть он поймет, что ей известно, как он следил за ней; он должен знать, что его видели, когда он позорно улизнул. Но бежать к перилам и кричать ему вслед было бы ребячливо, грубо… недостойно. И что крикнуть? Какое слово? Какую фразу? Нет, это невозможно! Тогда что же? Она нахмурилась, придумала выход, бросилась к роялю, который всю ночь стоял открытым, и заставила чудовище из розового дерева свирепо зареветь басом. Она ударяла по клавишам, словно посылая выстрелы вслед этой раскоряченной широкой фигуре в просторных белых брюках и тёмной форменной куртке с золотыми погонами, а затем она пустила ему вдогонку ту же вещь, какую играла накануне вечером, — модную, страстную, насквозь пропитанную любовью пьесу, не раз игранную в грозу на Островах. С торжествующим злорадством она подчеркивала её ритм и так была поглощена своим занятием, что даже не заметила появления отца, который, набросив поверх пижамы старое, поношенное пальто из клетчатой материи, прибежал с задней веранды осведомиться о причинах столь несвоевременной игры. Он уставился на неё.
— Что за история?.. Фрейя!.. — Голос его почти потонул в звуках рояля. — Что случилось с лейтенантом? — крикнул он.
Она взглянула на него невидящими глазами, словно была поглощена музыкой.
— Ушёл.
— Что-о?.. Куда?
Она слегка покачала головой и продолжала играть ещё громче, чем раньше.
Наивные беспокойные глаза старика Нельсона, оторвавшись от раскрытой двери его комнаты, стали обозревать сверху донизу всю веранду, словно лейтенант был таким маленьким, что мог съежиться на полу или прилипнуть к стене. Но тут пронзительный свист, донесшийся откуда-то снизу, прорезал массу звуков, широкими вибрирующими волнами вырывающихся из рояля. Лейтенант был на берегу и свистом вызывал лодку, чтобы плыть на борт своего судна. И к тому же он, казалось, страшно спешил, так как сейчас же свистнул вторично, подождав секунду, а потом закричал протяжно и резко; жутко было слушать этот крик, как будто он кричал, не переводя дыхания. Фрейя внезапно перестала играть.
— Возвращается на борт, — сказал старик Нельсон, встревоженный этим событием. — Что заставило его убраться так рано? Странный парень. И к тому же чертовски обидчивый. Я нисколько не буду удивлен, если это твое поведение вчера вечером так задело его самолюбие. Я обратил на тебя внимание, Фрейя. Ты чуть ли не в лицо ему смеялась, когда он так страдал от невралгии. Это не может понравиться. Он на тебя обиделся.
Руки Фрейи бессильно лежали на клавишах; она опустила свою белокурую голову, почувствовав внезапную досаду, нервную усталость, словно после тяжелого кризиса.
Старик Нельсон (или Нильсен), имевший вид очень расстроенный, обдумывал своей лысой головой хитроумные комбинации.
— Пожалуй, мне следует отправиться сегодня на борт навести справки, — объявил он и засуетился. — Почему мне не дают чаю? Ты слышишь, Фрейя? Должен сказать, что ты меня удивила. Я не думал, чтобы молодая девушка могла быть такой бесчувственной. А лейтенант считает себя нашим другом! Что? Нет? Ну, так он себя называет другом, а это кое-что значит для человека в моём положении. Конечно! Да, я должен побывать у него на борту.
— Должен? — рассеянно прошептала Фрейя и мысленно прибавила: «Бедняга!»
Переходя к описанию событий, разыгравшихся в последующие семь недель, необходимо прежде всего отметить, что старику Нельсону (или Нильсену) не удалось нанести дипломатический визит. Канонерка «Нептун» его величества короля Нидерландов, под командой оскорблённого и взбешенного лейтенанта, покинула бухту в необычно ранний час. Когда отец Фрейи спустился на берег, после того как его драгоценный табак был надлежащим образом разложен на солнце для просушки, — она уже огибала мыс. Старик Нельсон много дней скорбел об этом обстоятельстве.
— Теперь я не знаю, в каком настроении он уехал, — жаловался он своей жестокосердой дочери. Он был удивлен её жестокостью. Его почти пугало её равнодушие.
Далее следует отметить, что канонерка «Нептун», держа курс на восток, в тот же день обогнала бриг «Бонито», захваченный штилем неподалеку от Кариматы. Нос брига был также обращен к востоку. Его капитан, Джеспер Эллен, сознательно отдаваясь нежным мечтам о своей Фрейе, даже не встал на корме, чтобы взглянуть на «Нептуна», который прошел так близко, что дым, вырвавшийся из его короткой черной трубы, заклубился среди мачт «Бонито», затемнив на секунду залитую солнцем белизну его парусов, посвященных служению любви. Джеспер даже не повернул головы. Но Химскирк, стоя на мостике, долго и серьёзно смотрел издали на бриг, крепко сжимая медные поручни, а когда оба судна поравнялись, он потерял всякую уверенность в себе и, удалившись в каюту, с треском задвинул дверь. Там, нахмурившись, скривив рот, он погрузился в злобные размышления и неподвижно просидел несколько часов — своеобразный Прометей, скованный одним упорным, страстным желанием, а внутренности его раздирались когтями и клювом унизительной страсти.
Эту породу птиц отогнать не так легко, как цыпленка. Одурачен, обманут, завлечён, оскорблён, осмеян… клюв и когти! Зловещая птица! Лейтенант не намерен был стать мишенью насмешек всего Архипелага: он — флотский офицер — получил пощечину от девушки! Могло ли быть, чтобы она действительно любила этого мерзкого торговца? Он старался не думать, но в своем уединении не мог отделаться от впечатлений более нестерпимых, чем мысли. Он видел её — яркое видение, чёткое во всех деталях, пластическое, окрашенное, освещённое, — он видел, как она повисла на шее этого парня. И он закрыл глаза, но сейчас же убедился, что это его не спасет. Потом рядом раздались громкие звуки рояля; он зажал уши пальцами, но без всякого результата. Этого нельзя было вынести… во всяком случае, в одиночестве. Он выскочил из каюты и стал довольно несвязно говорить с вахтенным офицером на мостике, под насмешливый аккомпанемент призрачного рояля.
Наконец остается упомянуть о том, что лейтенант Химскирк, вместо того чтобы продолжать свой путь к Тернату, где его ждали, свернул в сторону и заехал в Макассар, где его прибытия не ждал никто. Очутившись там, он дал какие-то объяснения и сделал какое-то предложение губернатору — или другому должностному лицу — и получил разрешение поступить так, как он считал в данном случае нужным. В результате «Нептун», окончательно отказавшись от Терната, поплыл на север, придерживаясь гористого берега Целебеса, затем пересёк широкие проливы и бросил якорь у низменного берега, неисследованного и немого, поросшего девственными лесами, в водах, фосфоресцирующих ночью, темно-синих днём, с мерцающими зелеными пятнами над подводными рифами. В течение многих дней можно было видеть, как «Нептун» плавно движется взад и вперед вдоль сумрачного берега или стоит на страже близ серебристых устьев широких рукавов, а огромное светлое небо над ним ни разу не потускнело, не затянулось дымкой. Оно потоками заливало землю вечным солнечным сиянием тропиков — тем солнечным сиянием, какое в своём ненарушимом великолепии подавляет душу невыразимой меланхолией, более неотвязной, более тягостной, более глубокой; чем серая тоска северных туманов.
