делал я, как сделает другой,
Как сам ты уходил, неся в душе слепящий
И вечный отблеск дня долины голубой.
Сочтем обычаем, священным нам отныне,
Стук палки по камням извилистых дорог,
Чтоб путник Франции дыханием латыни
Наполнить грудь свою в родном Провансе мог!
IX. СЕМЬ ЛЮБОВНЫХ ПОРТРЕТОВ
*РОЖДЕНИЕ ЛЮБВИ
Когда я запер дверь, когда упали ткани —
Как подобает нам в час смерти, в страсти час,
В слепящей наготе — прекрасной для лобзаний —
Была она огнем и радостью для глаз.
Я видел тонкость плеч и груди очертанье,
Все, что в касании испепеляет нас,
И в дивной близости я пламенел и гас,
И не было стыда в простом ее желаньи.
Как только мог я сжать в объятиях сильней
Живую эту плоть и наклониться к ней,
Прочесть свою судьбу в расширенных зрачках, —
На все, чем прежде жил я в горечи напрасной,
Забвение легло, как тонкий легкий прах,
И вспыхнула любовь к единственно прекрасной.
X. СОНЕТЫ
*СЕМЬ СМЕРТНЫХ ГРЕХОВ
Вот список всех семи грехов,
Побегов дьявольского сева.
Их сорвала в Эдеме Ева
С прекраснейшим из всех плодов.
Смелей, читатель! Будь готов
Их перечислить справа, слева;
Привычны к ним и королева,
И грубый выгонщик волов.
Гюи Арно, художник страстный,
Сумел им облик дать прекрасный —
Французского искусства плен,
А я, по праву сонетиста,
Тку под гравюрами артиста
Ряды терцетов и катрен.
*ПОЭТ НА СВОЕЙ КНИГЕ
Бледнеет розы цвет, любви развеян сон;
И сохнут лепестки, и клонит куст колени...
Ложится солнца диск в густой туман осенний...
Дождемся ль мы звезды, живящей небосклон?
Она была — Она, и я в те дни был — Он.
Нам пели до зари малиновки в сирени,
И светом, что ни шаг все шире, вдохновенней
Был каждый час тогда для нас запечатлен!
Но волею судеб — надежда, вдохновенье,
Лазурь в ее глазах и бледных кос плетенье —
Все стало памятью и облетевшим сном.
И все ж грядущему несу я в оправданье
В сплетеньи двух имен, в дыхании одном,
Былой любви огонь и этих роз пыланье!
Приложения
*ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРЕВОДУ В. А. ВЕРТЕР «КОРОЛЕВСТВО ВОД» АНРИ ДЕ РЕНЬЕ
Если взять стихи Ренье, которые он печатал в 80-х годах, и сравнить с теми, которые были выпущены уже в XX веке, невнимательному читателю может показаться, что это два разных поэта; но это только невнимательному читателю, потому что разница между «LaSandale ailée» и первыми стихами Ренье гораздо меньшая, чем, например, у другого символиста, ставшего потом почти классиком, у Жана Мореаса. Это, конечно, далеко не значит, что эти символисты отказались от своих тенденций, пошли в какую-то Каноссу. Конечно, это далеко не так, а просто меняется время, а вместе с ним меняются живые люди, и, не пройди Ренье через символизм, может быть, у него не было бы того внутреннего трепета, остроты впечатлений, того или другого неожиданного эпитета, какие мы встречаем в последних его вещах. К тому же у него остается то, что нам лично ценнее всякой школы, символизма или классицизма, а именно свое лицо. Притом он слишком француз по всем своим корням и симпатиям, чтобы слишком долго пребывать символистом. Мы не хотим вовсе набрасывать какой-то тени на французский символизм и романтизм, но нужно же признаться, что романские народы, а французы в особенности, менее всего склонны к неопределенностям и туманности этих двух, скорее всего, германских школ. И, конечно, самый романтический французский романтик менее романтичен, чем наименее романтический немецкий. От романтизма французы удержали преувеличенные страсти, местный колорит и довольно невинную растрепанность форм, от символизма — знакомый еще со средних веков аллегоризм, изысканность и более смелый синтаксис. Природное чувство меры, ясности и, если хотите, здравый смысл не позволяли им уходить ни в какие дебри. Притом ораторское или риторское искусство всегда было любезно галльской музе, какой бы простушкой она ни хотела рядиться. В частности, муза Ренье совсем и не выдает себя за простушку. Она всегда принцесса и фея. Не та фея Шекспира, что кувыркается в лунных лучах и проказит, катаясь в ореховой скорлупе, но и не фея итальянских преданий, вещая дева очаровательница с видом Бобелины. Это принцесса, которая сделалась феей. Стройная и величественная, благосклонная и печальная, почему-то всегда вдовствующая; она любит фонтаны и бассейны, их струи кажутся ей слезами, которыми она оплакивает прошлое. Для ее воспоминаний нет лучшего кавалера как Анри де Ренье. Он так рыцарски влюблен в это прошлое, слезы которого он ищет в современнейших историях, что с ним не опасно отправляться в этот дальний путь. Тень этого французского прошлого лежит на всех романах Анри де Ренье. Когда он его восстановляет, он делает это не с божественной иронией Франса, а
