гибели, которой едва удалось избежать, и об опасных предприятиях, преподобный Коллинсон Фарли говорил о благотворительности, встречах с церковными старостами и духовном возрождении простых тружеников.
Хильда очень заинтересовалась деятельностью Церкви всех душ и охотно подарила приходу целый набор подушечек, чтобы, как говорил викарий, прихожане больше не искали предлога не преклонять колени в молитве. Немного позже Хильда согласилась занять место в ларьке на ярмарке ради покупки нового органа, а потом, однажды перейдя рубеж филантропии, стала постоянно принимать участие в благотворительных акциях. Общие дела часто сводили их вместе и обеспечивали бесконечный поток новых тем для разговора. Но мистер Фарли льстил себе, думая, что он блестящий собеседник и постоянное обсуждение исключительно рабочих вопросов противоречило бы его принципам. Культурные проблемы также не оставались в стороне. Он одалживал у Хильды книги и ходил с ней в картинные галереи и на выставки. Они вместе то читали Теннисона, то отправлялись в театр и обсуждали моральные аспекты английской драмы. По утрам, если выдавалась хорошая погода, они часто изучали итальянских мастеров на Трафальгарской площади [71] или мраморы Элгина [72] в Британском музее. Мистер Фарли обладал большим багажом знаний и мог дать историческую справку или рассказать пикантный анекдот о любом произведении искусства. В результате Хильда, повинуясь типичной женской любви к лекциям, пришла к выводу, что он может быть интересным и полезным другом. Но ей никогда не приходило в голову, что какие-то более теплые чувства будоражат сердце под его безупречным шелковым жилетом, и не без тревоги она обнаружила, что теперь они касаются в разговоре тем, которые не обсуждали раньше. Мистер Фарли наконец принял решение и, поскольку не относился к людям, которые колеблются из-за неуверенности в себе, перешел сразу к делу.
— Миссис Мюррей, — произнес он. — Есть один весьма важный вопрос, о котором я желаю вам сообщить.
— Опять благотворительность, мистер Фарли? — воскликнула она. — Вы меня разорите.
— Вы воистину ангел милосердия, и ваш кошелек всегда открыт для церковных нужд. Но на этот раз я желаю обсудить дело более личного характера. — Он поднялся и шагнул к камину, у которого встал так, что тепло перестало проникать в комнату. — Я считаю своим долгом предварить вопрос, который собираюсь задать, небольшим рассказом о моем положении и обстоятельствах. Полагаю, лучше рискнуть показаться слегка скучным, чем оставить неясное представление о себе.
Разумеется, Хильда не могла не понять, к чему он клонит, и после минутного ужаса испытала почти непреодолимое желание рассмеяться. Вероятно, ее любовь к Бэзилу была столь велика, что она и не мечтала, будто ее может возжелать другой мужчина. А о мистере Фарли в этой связи она никогда не думала. Когда она смотрела теперь на него, элегантного, с тщательно уложенными седыми волосами, с ухоженными руками, с непринужденной уверенностью в себе и некоторой склонностью к ожирению, этот человек казался существом неимоверно нелепым. Серьезно и решительно он перечислял преимущества своего положения и не без соблюдения правил приличия объяснял, что он не какой-нибудь нищий охотник за деньгами. Он предлагал справедливый обмен, и многие женщины приняли бы это предложение с благодарностью. Хильда знала, что должна его остановить, но чувствовала, что не готова. К тому же ее терзало любопытство, как именно он сделает предложение. Фарли вдруг резко остановился, улыбнулся и сделал шаг вперед:
— Миссис Мюррей, имею честь попросить вас стать моей женой.
Теперь она была вынуждена что-то ответить и от всей души пожалела, что ей не хватило силы духа остановить этого мужчину вовремя.
— Будьте уверены, я невероятно польщена, — неловко пробормотала она. — Никогда не предполагала, что вы относитесь ко мне таким образом…
Он, возражая, выбросил руку вперед:
— Я не жду немедленного ответа, миссис Мюррей. Это вопрос, требующий серьезных раздумий, и мы оба не дети, чтобы беспечно соединять себя узами брака. Это огромная ответственность, и я хотел бы, чтобы вы поразмыслили над тем, сколько истинного добра могли бы творить в качестве моей жены. Помните этот красивый пассаж у Теннисона: «И рука об руку мы устремимся к более возвышенному»?
Дверь открылась, и викарий Церкви всех душ сумел спрятать раздражение только потому, что был очень вежливым человеком, а Хильда, испытав неимоверное облегчение, повернулась к Фрэнку Харреллу — вошедшему гостю — с величайшей теплотой.
Фрэнк заглянул на работу к Бэзилу, но, не застав его там, отправился на Чарлз-стрит, решив во что бы то ни стало поговорить с миссис Мюррей о Дженни. Казалось, однако, возможность так и не представится, потому что появлялись все новые посетители и разговоры велись все больше на общие темы.
Через некоторое время объявили о прибытии Бэзила, и Фрэнк заметил взволнованный быстрый взгляд миссис Мюррей. Она быстро оглядела Бэзила, сразу отметив его взъерошенные волосы, угрюмую бледность и глубочайшее уныние. Она говорила смеясь, но он почти не улыбался, а лишь смотрел на нее с выражением муки. Ей было очень больно видеть его совершенно несчастным. В конце концов Фрэнк оказался достаточно близко к Хильде, чтобы при этом его не слышали другие.
— Бэзил выглядит больным, не правда ли? Его жена приходила ко мне сегодня утром. Осмелюсь предположить, вы помните, что год назад он женился.
Миссис Мюррей покраснела и уставилась на Фрэнка с холодным подозрением. Она поджала губы, гадая, что у него на уме.
— Я приезжала к ним познакомиться с ней, — бесстрастно ответила она. — Эта женщина показалась мне вульгарной и претенциозной. Боюсь, она не особенно меня интересует.
— Она любит Бэзила всем сердцем, и она страшно подавлена. — Фрэнк смотрел на миссис Мюррей, не отводя глаз, и понизил голос, так чтобы со стороны казалось, будто он ничего не говорит, но для нее каждое слово звучало как удар грома. — Дженни попросила меня передать вам ее слова. Она знает, что Бэзил… любит вас. И она умоляет вас пощадить ее.
Мгновение Хильда не могла ответить.
— Вам не кажется, что с вашей стороны довольно дерзко говорить со мной на подобные темы? — спросила она, произнося слова с паузами, как будто выдавливала их одно за другим.
— В высшей степени дерзко, — согласился он. — И я не отважился бы на это, если бы она не сказала, что любовь звучит как музыка в ее сердце, а что-то мешает ей выразить ее. Мне показалось, что весьма глупая, ограниченная и простая женщина могла дойти до такой мысли, только если пережила адские мучения. И мне стало жаль ее.
— А вы думаете, я не страдала?
Хильда не могла больше скрываться за маской равнодушной благопристойности. Вопрос так взволновал
