рыкнул:
— Ассэ, Жизи! [232]
Это означало, что он уже сыт по горло ее туалетами, ее переодеваниями по десять раз в день и желает ее сию минуту, такой, какая она есть.
Против воли она зажглась от его пламени. Оба они были островитянами с горячей кровью. Он — с Корсики, она — с Мартиники. Страх прошел. Она сама сорвала с себя свои дорогие тряпки, на которых еще секунду назад так бережно разглаживала случайную складку. Эти тряпки внезапно стали ненужными, лишними, как слишком долгая свадебная церемония для горячо влюбленной пары.
Глава четвертая
Корона без наследника
1
Бурная страсть охватывала героя битв под Риволи и Мантуей неожиданно и для него самого. Это напоминало самум, которого так боялся его мамелюк Рустам, как песчаный вихрь в египетской пустыне, где он так отчаянно сражался. Он налетал, подхватывал, и упрямая прядь волос надо лбом Наполеона моталась туда-сюда, пока последняя капля любовного опьянения не покидала его тела.
А когда он потом лежал рядом с Жозефиной, отрезвевший, с тупой тоской в сердце, всегда приходившей после удовлетворения его необузданных желаний, то чувствовал разницу в росте между ними… Это для мужчины бывает довольно мучительно. Он тогда невольно осознает свой настоящий масштаб в этом мире.
В такие моменты он яснее, чем обычно, видел, что Жозефина жила только ради своих туалетов, кокетства и любовных интриг. В своем критическом возрасте сорока двух лет она старалась успеть насладиться всем, чем только можно, прежде чем ее внешнее увядание сравняется с внутренним. Больше ей ничего не оставалось. Свое чисто женское дело она уже сделала: произвела на свет двух красивых детей — мальчика и девочку. Все делали ей очаровательный французский комплимент: «Вузэт бьен серви, мадам! Вы хорошо обустроены!»
Но он — ни как муж, ни как император — совсем не был хорошо «обустроен». Ему никто не делал подобных комплиментов. Даже с красивой золотоволосой модисткой — женой одного лейтенанта, принимавшего участие в Египетском походе, ему не удалось завести ребенка. Как царь Давид в Библии, он далеко отослал ее мужа с заданием, а его Вирсавию взял к себе… Та женщина была намного моложе и свежее Жозефины. А ребенка от него она так и не зачала. Это наводило его на грустные размышления и сейчас, когда он лежал на широкой кровати в Мальмезоне, опустошенный после любовной бури, недовольный и ищущий причину этому.
— Что сказал врач?..
Жозефина знала, что Наполеон имел в виду своего старого личного врача, который уже не раз ее обследовал, пытаясь выяснить, почему она больше не рожает. Этот знаменитый врач лечил ее по последнему слову медицины: микстурами и массажами, специальной диетой и минеральной водой, которую ей привозили в запечатанных бутылях из Виши. Но до сих пор никаких результатов лечения не было видно.
— То же, что и всегда…
Она сказала это с легким раздражением, появлявшимся теперь у нее каждый раз после того, как страсть гасла. Раньше она именно в такие минуты становилась самой нежной и благодарной женщиной, нежащейся в своей сладкой благодарности.
Он заметил эту перемену и поэтому раздражался сам и не давал Жозефине уклониться от ответа. Он требовал говорить ясно:
— Когда ты была у врача?
Теперь она становилась холодно-вежливой:
— Оставь меня, друг мой! Мне хочется спать. Уже поздно.
И отворачивалась. Да, она могла себе позволить отвернуться от него. Она свое женское дело сделала. Произвела на свет юношу и девушку. Ей не нужно еще детей. И, кто знает, может быть, она не беременеет нарочно — ради своего сына от первого мужа…
Это подозрение легко перешло в ревность, ту самую ревность, которой не должно было быть у военного, но которую он, тем не менее, временами испытывал. Ту ревность, что когда-то подгоняла его вперед, в отчаянные марши в Египте и подтолкнула его к тому, чтобы бежать оттуда, бросив армию на произвол судьбы…
«Развод, развод!..» — кипела в глубине его души та же мысль, что и тогда, в Египте. Пий XVII нарушил по его приказу католическую традицию, покинул Ватикан и приехал в Париж, чтобы короновать его и Жозефину. Тот же самый папа может по его приказу снова нарушить традиции и католические законы и расторгнуть их брак…
Вслух Наполеон этого не сказал. Но заговорил со спиной Жозефины холодно и вежливо, точно так же, как только что она с ним:
— Ты ведь сама понимаешь, мой друг! Эжен, твой сын, не может унаследовать после меня корону Бонапартов. Мне необходим наследник.
Он говорил это якобы небрежно, но, тем не менее, его слова прозвучали в полутемной спальне как угроза.
Жозефине стало страшно, и она медленно повернулась, чтобы заглянуть ему в глаза, которые должны были быть сейчас холодными и страшными. Но он держал их закрытыми и молчал.
От беспомощности она попыталась воспользоваться обычным женским средством: заплакать. Первую пробу она сделала коротким всхлипом.
— Конечно, — сказал он, не открывая глаз, — ты можешь устроить сцену, если хочешь, но это не поможет ни мне, ни тебе.
Одной этой фразой он лишил ее излюбленного женского оружия. Даже в постели он был хорошим стратегом. Еле заметная улыбка появилась на его бледных губах. Невыплаканные фальшивые слезы Жозефины превращались в яд, вызывающий у нее приступ ненависти. Ей хотелось, чтобы он как можно быстрее уехал из Мальмезона. Чтобы разразился какой-нибудь новый политический кризис, где-нибудь далеко-далеко, как можно дальше от Парижа и от Франции. Без него ей здесь будет спокойнее и веселее.
2
Она только подумала об этом, но он, этот «пти капорал», бывший безнадежно влюбленный, словно услышал ее потаенные желания. Все мысли, что проносились в ее маленькой женской головке, он читал, как по книге, даже без света и с закрытыми глазами. Улыбающимися губами он ответил на ее незаданный вопрос:
— Тебя слишком много любили, Жозефина! Ты — слишком уж перепаханное поле на крутом горном склоне. Посеянное больше не удерживается в тебе. Малейший дождик все вымывает…
Это больше не было намеком на знание. Оказалось, что он знал больше, чем она предполагала, знал обо всех ее любовниках, от Барраса во времена Конвента и до нынешнего — Ипполита. Знал он и то, что все средства, предлагавшиеся его личным врачом, ни к чему и что она сама уже не верит ни в тошнотворные лекарства, ни в себя саму.
Ее легкий страх теперь стал гораздо сильнее: не это ли начало конца? Не собирается ли этот маленький мужчина, лежащий
