оставались здесь хозяевами и могли быть защищены ото всех, кто бы ни пришел.
Пробудитесь! Покажите, что превосходящая прежде сила ваших угнетателей еще не сломила мужества тех, кто происходит от героев, чей братский союз вызывал уважение даже у Спарты и Рима, [257] и что два тысячелетия рабства не сумели стереть его.
Торопитесь! Теперь наступил такой момент, который, может быть, не повторится еще тысячу лет, момент потребовать гражданские права наравне с населением всего мира, права, каковых вас постыдно лишали на протяжении многих веков, потребовать назад ваше самостоятельное политическое существование в качестве нации среди наций и неограниченное естественное право служить Господу в соответствии с вашей верой, открыто и навсегда!»
Но здесь Наполеон, похоже, потерял чувство меры: он наткнулся на материал, природы которого не понимал, замахнулся на то, чтобы быть еврейским Мессией, но в то же время остаться необрезанным. Он обратился к евреям с высокопарными речами, размахивая своей саблей из дамасской стали, вместо того чтобы протрубить в кривой шофар из бараньего рога…
Чуда не произошло. Ни один «израэлит», кроме сефардского раввина рабби Аарона Галеви, не отозвался — ни в Азии, ни в соседней Африке. Казалось, Наполеон обратился со своим поэтичным манифестом к пустыне.
Рабби Аарон Галеви, который, как представляется, знал немного французский язык, даже нашел нужным сопроводить манифест Наполеона своим собственным воззванием. Он согласился, так сказать, с тем, что Бонапарт — великий герой: «Иерусалим, месяц нисан пять тысяч пятьсот пятьдесят девятого года.
Хотя не было необходимости что-либо прибавлять к письму, которое возлюбленный Богом муж Бонапарт, сей великий и весьма выдающийся главнокомандующий французских армий в Африке и Азии, направил вам, я, Аарон, сын Леви, из колена Леви, который милостью Бога, Господа Саваофа, по прошествии бесчисленных поколений, в течение каковых не было первосвященников, стал первосвященником в святом городе, во благо слабым счел нужным напомнить им слова Иоэля, сына Патуэля, глава 4, и Цфании, сына Куши, глава 2, и Малахи, главы 2, 3.
Братья, достославные пророчества, содержащиеся там, по большей части уже были осуществлены победоносной армией великого народа, а теперь же это зависит только от нас, чтобы не быть вам как дети блудниц и развратниц, а быть настоящими потомками Израиля и потребовать наследство Божьего народа, дабы “созерцать прелесть Бога и посещать Храм Его”. [258]
Так возьмите же с собой орлиные крылья и силу львицы, как поступали ваши предки во дни Нехемьи, сына Хахалии, и Эзры, сына Сераи, и стройте стены осиротевшего города и Храма Господнего, в котором слава Его будет пребывать отныне и вовеки. Возвестите об этом всем народам, среди которых рассеяны сыны Иакова, “приготовьтесь к войне, возбудите храбрых; пусть выступят, поднимутся все ратоборцы”. [259] Пусть все мужи Израилевы, способные носить оружие, соберутся и придут к нам, даже слабый пусть говорит: “Я силен!” [260]
Пусть Бог Авраама, Исаака и Иакова благословит деяния рук наших! Пусть Он сделает это и выполнит то, что поклялся совершить нашим предкам! Пусть Он вспомнит добром то, что сделала для нас великая нация, [261] и пусть весь народ говорит об этом так, как о Гидеоне, сыне Иоаша. [262]
Здесь меч Господа и Бонапарта!»
Но и эта поддержка со стороны раввина не помогла. И разочарованный, затаив обиду на равнодушных израиэлитов, Бонапарт бросился на крепость Яффы и взял ее. И, словно наказание от старого Бога Саваофа, на него свалились три тысячи пленных турецких солдат, готовых наброситься, как голодная саранча, на остатки провианта и воды, в которых он нуждался для своей собственной армии… И чтобы заткнуть кричавшие и просившие рты пленных, ему пришлось нарушить обещание, что он подарит им жизнь, если они сложат оружие. Он гнусно пренебрег своим словом, которое должно было быть здесь на вес золота. Теперь на этом чуждом Востоке его слово стало дешевле ржавой жестянки. Потому что он варварски утопил их, всех этих несчастных пленных. С камнями на дочерна загоревших шеях… Эта жестокость стала наказанием свыше для него самого. Наказанием от старого Бога, заместителем которого он возжелал стать…
Долгими жаркими днями он потом качался на волосатом горбу своего верблюда. Верблюд храпел, не хотел идти размеренно, как раньше. Своей волнообразной походкой он снова вызывал дурноту у седока. А в прохладных оазисах, где бедный полководец соскальзывал со встававшего на колени животного, чтобы выпить глоток воды и передохнуть, он замечал в полусонных и тоскливых глазах своего горбатого товарища странный, почти человеческий взгляд: «Не так должен был поступить Мессия, пришедший спасать чужие народы от угнетателей! Не так…»
1
Освещенная полукругом зажженных восковых свечей пестрая карта Европы на рабочем столе Наполеона напоминала причудливую диадему из драгоценных камней. В ее середине был словно упавший кусок летнего неба — Средиземное море с островами и полуостровами. А Франция, его Франция, кокетливо, как избалованная единственная дочка, омывалась с двух сторон холодным Бискайским заливом со стороны Атлантики и теплым Лигурийским заливом со стороны Средиземного моря. Сломанный «итальянский сапог», откуда родом были его предки. Загадочная и отсталая Испания, все еще по-средневековому дремлющая под вонючими полами сутан своих иезуитов, как драгоценные минералы дремлют, никем не разбуженные, в ее горах… Маленькая Голландия, со спокойным упрямством борющаяся с Северным морем и вырывающая у него все новые и новые куски суши. Германия с ее тремя десятками мелких феодальных правителей, которые из кожи вон лезут только ради того, чтобы за счет бедного народа как можно лучше разукрасить свою небольшую резиденцию назло соседу… Это пока что единственный выигрыш для трудолюбивых, но несчастливых немцев, потому что таким образом Германия сверкает всеми тридцатью с лишним своеобразностями, каковых невозможно было бы представить ни в какой другой небольшой стране. Под нею — Австрия: старая обиженная богачка с короной Карла Великого на седых буклях, ничего не делающая, только господствующая по праву наследования и обходящаяся, как со слугами, со своими мадьярами, чехами, итальянцами, хорватами, будучи уверена, что все это причитается ей по закону… Более того, Австрия даже уверена, что только она имеет в Европе законное право именоваться империей.
Дальше, за Балканами, — чудесный Греческий архипелаг: цветущий рай, упавший в Средиземное море и рассыпавшийся на маленькие райские острова, где лето никогда не кончается, где напевы Гомера еще слышны в шорохе пальмовых листьев, а синие волны в морских заливы качаются, как опустевшие колыбели богов и муз… Справа от них — Малая Азия
