вами часть дороги.
— Тип-топ. Так двигаем?
Они свернули на Стрэнд и прошли через Трафальгар-сквер на Пиккадилли. Пиккадилли перед рассветом дышала покоем. Какие-то люди умывали мостовую из длинного шланга. Шипение каскадов по истомленным зноем торцам звучало музыкой. Сразу за воротами Гайд-парка справа расположен извозчичий приют. От разговора и приступа эмоций лорду Дриверу захотелось пить. Он рекомендовал кофе как достойное завершение веселой ночи.
— Я сюда часто захожу, когда бываю в городе, — сказал он. — Извозчики ничего против не имеют. Отличные ребята.
Когда они открыли дверь, приют был почти полон. Внутри было жарко. Извозчик по роду своей профессии при исполнении своих обязанностей вдыхает столько свежего воздуха, что в частной жизни склонен его избегать. И воздух здесь почти колебался от противоборствующих ароматов. В данный момент верх как будто остался за жареным луком, хотя табачная жвачка мужественно продолжала конкурировать с ним. Хорошо натренированный нос мог бы также уловить присутствие жареного мяса и кофе.
Вошли они в самый разгар оживленного диспута.
— Ты бы не хотел быть в Рассе, — произнес некий голос.
— Нет, я хотел бы быть в Рассе, — возразила мумия извозчика, терпеливо дувшая на кофе в блюдечке.
— Почему ты хотел бы быть в Рассе? — вопросил допрашивающий, внося в диалог оттенок клоунады.
— А потому что там можно шлепать по колено в кррравии, — сказал мумифицированный извозчик.
— В чем в чем?
— В кррравии, чертовой кррравии. Вот почему я хотел бы быть в Рассе.
— Жизнерадостный типчик, — сказал лорд Дривер. — Послушайте, не могли бы вы подать нам кофе?
— После Японии я мог бы попробовать и Россию, — сказал Джимми мечтательно.
Им принесли смертоносную жидкость. Диспут продолжался. Некоторые другие эксперты изложили свои взгляды на внутреннюю обстановку в России. Джимми наслаждался бы беседой больше, если бы его меньше клонило в сон. Его спина удобно опиралась о стену, жаркая духота комнаты просачивалась ему в мозг. Голоса дискутирующих становились все глуше и глуше.
Он уже совсем задремывал, когда в смутное бормотание врезался новый голос. Голос этот он знал, и акцент был таким знакомым!
— Прошу прощения, джентльмены.
Джимми раскрыл глаза. Туманы сна рассеялись. В дверях стоял юный оборванец с огненно-рыжей шевелюрой и смотрел на сидящих с ухмылкой наполовину задорной, наполовину вызывающей.
— Прошу прощения, — сказал Штырь Муллинс, — нет ли среди энтой компашки профессиональных красавчиков джентльмена, который хочет дать чего-нибудь выпить бедному сироте с пересохшей глоткой? Джентльменов покорнейше просят не отвечать хором.
— Закрой чертову дверь, — кисло сказал мумифицированный извозчик.
— И вали отсюда, — добавил его недавний оппонент. — Нам тут такие не требуются.
— Дык, значит, вы все-таки не мои давно потерянные братья, — с сожалением сказал пришлец. — Я еще подумал, что мордою вы до них не дотягиваете. Добренькой вам ночи, джентльмены.
Штырь начал с неохотой пятиться, и тут Джимми встал.
— Минуточку! — сказал он.
Ни разу в жизни Джимми не оставлял друга в беде. Пожалуй, Штырь не был его другом в строгом смысле слова, но даже простой знакомый мог положиться на Джимми, когда ему приходилось туго. А Штырю явно было очень туго.
На лице сына Бауэри мелькнуло удивление, тотчас сменившееся деревянной непроницаемостью. Он взял соверен, протянутый Джимми, промямлил слова благодарности и зашаркал вон из комнаты.
— Не понимаю, зачем вам понадобилось ему что-то давать, — сказал лорд Дривер. — Типчик ведь потратит его, чтобы как следует нализаться.
— Он напомнил мне одного моего давнего знакомого.
— Неужели? Из цирка Барнума, как бишь их там, не иначе, — сказал его сиятельство. — Двинем дальше?
Глава 10. Джимми усыновляет хромого щенка
Черная фигура выделилась из еще более черных теней и, крадучись, зашаркала туда, где на крыльце стоял Джимми.
— Это ты, Штырь? — спросил Джимми вполголоса.
— Он самый, босс.
— Так входи.
Он поднялся с ним по лестнице до своей квартиры, включил электрический свет и закрыл дверь. Штырь замер, ослепленно моргая. В руках он крутил мятую шляпу. Его рыжие волосы пылали огнем.
Джимми искоса проинспектировал его и пришел к выводу, что муллинские финансы поют романсы. Облачение Штыря в некоторых важных деталях заметно отличалось от обычного костюма прилично одевающегося человека. Сына Бауэри никто не принял бы за flaneur [20]. Его шляпа была из черного фетра, модного в нью-йоркском Ист-Сайде. Она не блистала новизной и выглядела так, словно слишком долго веселилась прошлой ночью. Черный сюртук, протертый на локтях и заляпанный грязью, был застегнут на все пуговицы, видимо, в тщетной надежде скрыть тот факт, что рубашки Штырь не носил. Серые брюки спортивного покроя и штиблеты, из которых застенчиво выглядывали два пальца, довершали его наряд.
Даже сам Штырь как будто сознавал, что в его костюме имелись недочеты, которые шокировали бы редактора журнала «Портной и закройщик».
— Звиняюсь за шмотки, — сказал он. — Мой слуга куда-то засунул чемодан с моим парадным костюмом, а энтот так — на каждый день.
— Не горюй, Штырь, — сказал Джимми. — Ты выглядишь верхом элегантности. Выпьешь?
Глаза Штыря засверкали, и он протянул руку к графину. Затем он сел.
— Сигару, Штырь?
— Ага! Спасибочки, босс.
Джимми закурил трубку. Штырь после пары изящных глоточков дал себе волю и осушил стакан единым духом.
— Повторишь? — предложил Джимми. Ухмылка Штыря показала, что он одобрил эту идею.
Некоторое время Джимми молча курил. Он обдумывал ситуацию, ощущая себя сыщиком, который напал на след. Наконец-то он узнает фамилию девушки с «Мавритании». Безусловно, одно это сведение далеко его не продвинет, но тем не менее… Вполне возможно, Штырь знает местоположение дома, в который они забрались в ту ночь.
Штырь смотрел на него поверх стакана с безмолвным обожанием. Квартира, которую Джимми арендовал на год в уповании, что обладание постоянным жилищем может привязать его к данному месту, была прекрасно, даже великолепно обставлена. Штырю представлялось, что каждое кресло, каждый столик в комнате обладает собственной романтичной историей, будучи приобретен либо на плоды ограбления Ново-Азиатского банка, либо на прибыль, обеспеченную бриллиантами герцогини Неимей. Он немел от благоговения перед тем, кто сумел сделать домушничество настолько доходным. Ему эта профессия редко обеспечивала что-либо солиднее хлеба с маслом, да иногда — поездки на Кони-Айленд.
Джимми перехватил его взгляд и нарушил молчание.
— Ну, Штырь, — сказал он, — а ведь странно, что мы встретились подобным образом.
— Еще как! — согласился Штырь.
— Просто не верится — ты и в трех тысячах миль от Нью-Йорка. И даже не знаешь, движется ли транспорт на Бродвее по-прежнему в обе стороны.
Взгляд Штыря стал ностальгическим.
— Подумал, что пора бы заглянуть в старый Лондон. В Нью-Йорке жарковато стало. Фараоны принялись за меня больно шустро.
