бензопилой крутая, да? Я смотрю на него и отвечаю иронически: чуть не прижался к тебе в этот момент. Он улыбается в ответ. Я принимаю эту улыбку как подарок. Не так уж часто случается, чтобы Тома мне улыбался. Это не в его характере.
И еще ему запомнилась одна реплика. Я спрашиваю: какая? Он говорит: «Мои руки созданы для золота, но они – в дерьме».
Вскоре после этого эпизода нам придется снова оказаться в одной комнате в окружении других людей. Только мы этого не планировали. И в том, что это вышло случайно, будет существенная разница.
Меня пригласили на день рождения. Я сомневаюсь, стоит ли идти. Я не люблю ни празднеств, ни сборищ (и в этом я до сих пор ничуть не изменился). Впрочем, в предыдущие выходные я уже вызвал недовольство своим презрением к сборищам, которые считаются праздничными.
Дело было на свадьбе. Невеста – одна из моих двоюродных сестер. Сперва пришлось идти в церковь, выслушивать болтовню вспотевшего кюре, позировать для фото на ступеньках – разделять на глянцевой бумаге блаженную восторженность бесчисленного семейства. А потом еще пить отвратительную бурду в плохо протопленном зале для торжеств любых видов. Стаканы – из белого пластика. Арахис – закуплен оптом. Во всем чувствовалась грошовая экономия, не бедность, а средненький уровень, что, бесспорно, простить куда труднее. Потом вся банда двинулась в путь и дотащилась до какой-то невероятной забегаловки в богом забытом городишке, где тогда преподавал мой отец. Мне запомнились смачный гогот, громкая болтовня, потные лбы и запятнанные вином рубашки моих дядюшек, все это разгульное веселье, скопление раскрасневшейся плоти, выпирающих животов. Игры, которые даже стыдно вспоминать, когда женщина должна с завязанными глазами угадать своего супруга, ощупывая икры пятерых случайно выбранных мужиков, или толкать лежащее на земле яблоко при помощи банана, привязанного на веревке к ее талии. Я вспоминаю эту вопиющую вульгарность, картавое сборище, и от всего вместе мне делается дурно. Сосед за столом, один из моих двоюродных братьев, которому едва исполнилось четырнадцать, плел такому же малолетнему приятелю истории о своей сексуальной жизни, полагаю, выдуманной, и подталкивал меня локтем, чтобы разузнать и о моих любовных победах (я уж думал, не брякнуть ли ему: дескать, беру в рот и сосу, подробности хочешь?). Дальше – хуже: певцы выходного дня, расфуфыренные, как авторемонтники в выходной или коммивояжеры, сильно приналегшие на бриолин, блеяли старинные романсы или курочили классику до полной неузнаваемости. Когда пробило одиннадцать, набравшиеся пенсионеры принялись дрыгаться под «Танец маленьких утят», а безвозрастные вдовушки созерцали все это с блаженной улыбкой. Я испытывал лишь одно желание – сбежать; так и поступил. Разыскал отца и попросил отвезти меня домой тоном, который, видимо, сильно его впечатлил, поскольку он подчинился в одну секунду, даже не пытаясь возразить или переубедить меня, а вообще, он терпеть не может никаких разборок. По дороге я дал себе клятву никогда больше не попадать в подобные ситуации.
Конечно, молодежный день рождения – не то же самое, что свадьба, но и он легко может утонуть в банальности и скуке, ведь возраст участников тут мало что меняет. Я знаю, что, когда все это пишу, рискую произвести впечатление высокомерного рафинированного юнца (как видно, отчасти я таковым и был). Оглядываясь назад, я думаю, что к такой мизантропии меня толкал панический страх перед толпой и ее действиями, перед ее возможным превращением в стаю.
В тот вечер собрались главным образом наши лицеисты, я был с ними знаком. Одна популярная и общительная девушка, с которой я пересекался много раз, потому что она дружила с Надин, праздновала свое восемнадцатилетие (возраст, когда мы становимся совершеннолетними, то есть уважаемыми, важными и даже значительными, момент, начиная с которого человека официально признают взрослым, ведь до того он считается чем-то несущественным, не имеет гражданских прав; меня всегда забавляли эти искусственные разграничения). Кстати, это Надин настояла, чтобы я пошел туда с ней, она без конца повторяет мне, что я необщительный, что настоящая жизнь – не в книгах, что легкость, беззаботность и опьянение – вовсе не что-то скверное. И она права: я должен был прислушаться к ее словам намного раньше, тогда, может быть, не пропустил бы собственную молодость.
Картина достаточно четкая: недавно построенный дом у дороги, ведущей в город Коньяк, просторная гостиная, откуда вынесена бóльшая часть мебели, бежевая кафельная плитка, украшения, прикрепленные к наружным дверям и люстрам, прожекторы, покачивающие стробоскопическими лучами, остальное освещение неяркое, лампы, зажженные в саду за домом, придают зелени газона еще бóльшую яркость, парни и девушки, больше тридцати человек, то тут, то там мелькают чрезмерно высветленные волосы, у кого-то – джинсы, из-под которых виднеются белые носки, а сверху хлопчатобумажный свитер, у других – куртки с накладными плечами и узкие брюки, флуоресцентные краски смешиваются с «готическими» силуэтами. Музыка – в том же духе: танцуем под песню дуэта Wham «Wake Me up Before You Go-Go» или под «Footloose» Кенни Логгинса, мы знаем наизусть слова «В самый первый раз» Жанны Мас, обнимаемся под «Time After Time» Синди Лопер. И, внося неожиданную, но желанную меланхолическую ноту, кто-то ставит «99 Luftballons» группы Nena.
Под стихающие ноты этой песни я и вижу Тома. Да, вдруг оказалось, он тоже тут, в центре комнаты, а я и не заметил, как он вошел, но теперь он заполняет все пространство, натягивает его на себя, оно свелось к одному-единственному измерению; клянусь, над всеми остальными будто разом погас свет, по крайней мере, они мгновенно погрузились в темноту. (Мне вспоминается сцена из кинопроб Джеймса Дина к фильму «Бунтарь без причины»: молодежь собралась в комнате, все привлекательны, лучатся здоровьем и стоят плечом к плечу, как на одной картине Эль-Греко, а потом в комнату входит Джимми; он появляется в кадре – ростом ниже всех, сутулый, в очках, с насмешливой улыбкой, но дальше мы видим только его, остальные перестают существовать; возможно, я преувеличиваю значение этой сцены и что-то в ней домыслил, но я уверен, что человек может затмевать всех остальных одним фактом своего присутствия, от которого у нас перехватывает дыхание.)
Моя первая реакция – удивление и даже сильнее: ступор. Я не ожидал его увидеть. Не знал, что он – в числе приглашенных (впрочем, с чего бы мне стали об этом сообщать? и кто?). Когда я с ним виделся накануне, он не упоминал об этом дне рождения (но ведь, в конце концов, он ничего мне и не должен; это в основе наших отношений: никаких обязательств).
