— Но насчет чего послу осторожничать?
— Лондон вот уже больше года нажимает на нас, требует, чтобы мы сократили расходы. Знаете, они даже урезали на десять процентов смету на официальные приемы, и на малейшие издержки приходится предъявлять счета. А эти проклятые члены парламента ездят и ездят — рассчитывают, что мы хотя бы на обед их пригласим. Некоторые даже считают, что им надо устроить прием с коктейлями. Ну а что касается вас, вы, понимаете ли, довольно долго состояли на службе. Будь вы дипломатом, вам бы уже давно полагалось выйти на пенсию. О вас в каком-то смысле просто забыли, пока не произошло это похищение. Вам будет куда безопаснее… находиться подальше от переднего края.
— Понятно. Вот оно что. Это для меня в некотором роде удар, Кричтон.
— Почему? Вам же только оплачивали консульские расходы.
— Я мог каждые два года ввозить новую машину.
— Вот и это тоже… в качестве почетного консула вы на нее, собственно, не имели права.
— Здешняя таможня не видит разницы. И все так делают. Парагвайцы, боливийцы, уругвайцы…
— Не все, Фортнум. Мы в британском посольстве стараемся ничем себя не пятнать.
— Может, потому вы никогда и не поймете Южной Америки.
— Я не хочу быть передатчиком одних только дурных вестей, — сказал Кричтон. — Посол поручил мне сообщить вам кое-что… строго конфиденциально. Обещаете?
— Конечно, кому мне рассказывать? — Даже Пларра больше нет, подумал он.
— Посол собирается представить вас к ордену по списку новогодних награждений.
— К ордену?.. — недоверчиво переспросил Чарли Фортнум.
— К О.Б.И. [263].
— Что ж, это очень мило с его стороны, Кричтон, — сказал Чарли Фортнум. — Вот уж никогда не думал, что он ко мне так хорошо относится…
— Но вы никому не расскажете, правда? Вы же знаете, теоретически это еще должна утвердить королева.
— Королева? А, понимаю. Надеюсь, что после этого я не задеру нос. Знаете, мне как-то довелось показывать членам королевского дома здешние развалины. Очень милая была пара. Такой же был пикник, как с американским послом, но они не заставляли меня пить кока-колу. Мне эта семья очень нравится. Вот уж кто на своем месте!
— И вы никому пока не расскажете… ну, разумеется, кроме вашей супруги? Ей-то вы можете довериться.
— Думаю, что она этого и не поймет, — сказал Чарли Фортнум.
Ночью ему приснилось, что он идет вместе с доктором Пларром по бесконечно длинной прямой дороге. По обе стороны, как оловянные блюда, лежат lagunas [264], при вечернем свете они все больше и больше сереют. «Гордость Фортнума» вышла из строя, а им нужно добраться в поместье до темноты. Его мучит тревога. Хочется бежать, но он повредил ногу. Он говорит:
— Нехорошо заставлять ждать королеву.
— А что делает королева в поместье? — спрашивает доктор Пларр.
— Собирается вручить мне О.Б.И.
Доктор Пларр смеется.
— Орден безнадежного идиота, — говорит он.
Чарли Фортнум проснулся в тоске, а сон стал сворачиваться быстро, как липкая лента, и в памяти остались только длинная дорога и смех Пларра.
Он лежал на спине на узкой кровати для гостей и чувствовал, что годы давят на него всей своей тяжестью, как одеяло. Он подумал, сколько лет ему еще придется лежать вот так, одному, — это казалось такой пустой тратой времени. Мимо окна мелькнул фонарь. Он знал, что это пошел на работу capataz; значит, скоро рассвет. Луч скользнул и высветил костыль, который на фоне стены был похож на вырезанную из дерева большую букву; потом свет померк и погас. Он знал, что осветит фонарь дальше: сперва купу авокадо, потом сараи и ирригационные канавы, в сером металлическом свете отовсюду спешат на работу люди.
Он опустил здоровую ногу с кровати и потянулся за костылем, После отъезда Кричтона он сообщил Кларе неприятную весть о своей отставке — и понял, что эта новость не произвела на нее никакого впечатления. В глазах девушки из дома матушки Санчес он всегда будет богачом. Насчет О.Б.И. он ей не сказал. Как он и говорил Кричтону, она бы все равно ничего не поняла, а он опасался, что ее равнодушие сделает это событие менее значительным для него самого. И все же ему хотелось ей рассказать. Хотелось разрушить выраставшую между ними стену молчания. «Королева собирается наградить меня орденом», — слышал он свой голос, а слово «королева», наверное, даже для нее что-то значит. Он не раз рассказывал ей о пикнике среди развалин с отпрысками королевского дома.
Фортнум двинулся на своем костыле, как краб, по диагонали вдоль коридора между гравюрами на спортивные сюжеты; он протянул в темноте руку, чтобы открыть дверь спальни, но двери не нащупал — она была открыта — и вошел в пустую комнату. Тишину не нарушало даже слабое дыхание. Можно было подумать, что он совсем один бродит по каким-то развалинам. Он поводил рукой по подушке и ощутил прохладу и свежесть постели, на которой никто не спал. Тогда он присел на край кровати и подумал: она ушла. Совсем ушла. С кем? Может, с capataz?.. Или с одним из рабочих? Почему бы и нет? Они ей подходят больше, чем он. С ними она может разговаривать так, как не может с ним. Он столько лет жил один, пока не нашел ее, неужели как-нибудь не проживет и те несколько лет, которые ему еще остались? Обходился же он раньше, убеждал он себя, обойдется и теперь. Может, Хэмфрис снова станет здороваться с ним на улице, когда его имя появится в новогоднем списке награждений. Они снова будут есть гуляш в Итальянском клубе, и он пригласит Хэмфриса к себе в поместье; они усядутся рядом возле бара, впрочем, Хэмфрис, кажется, непьющий. Чарли стало больно при мысли, что Пларр мертв. Своим бегством Клара, казалось, предала не только его, но и покойного доктора. Он даже рассердился на нее из-за Пларра. Право же, она могла бы сохранить хоть ненадолго верность умершему — ну как если бы поносила по нему траур недельку-другую.
Он не слышал, как она вошла, и вздрогнул, когда она заговорила:
— Чарли, что ты тут делаешь?
— Ведь это же моя комната, правда? А где ты была?
— Мне стало страшно одной. Я пошла спать к Марии. — (Мария была служанка.)
— Чего ты боялась? Привидений?
— Боялась за ребенка. Мне приснилось, будто я его задушила.
Значит, она все-таки кого-то любит, подумал он. Это было каким-то лучом света во мраке. Если она на это способна… Если в ней не все сплошной обман…
— В доме у матушки Санчес у меня была подружка, которая задушила своего ребенка.
— Сядь сюда, Клара. — Он взял ее за руку и ласково усадил рядом.
— Я думала, что ты больше не хочешь быть со мной.
Она высказала эту горькую истину как нечто не имеющее особого значения — другая женщина могла бы сказать таким тоном: «Я думала, что больше нравлюсь тебе в красном».
— У меня нет никого, кроме тебя, Клара.
— Зажечь свет?
— Нет. Скоро будет светать. Я только что видел, как пошел на работу capataz. А как ребенок, Клара?
— По-моему, с ним все хорошо. Но иногда он вдруг затихнет, и мне становится страшно.
Он вспомнил, что после возвращения ни разу не упомянул о ребенке. Ему казалось, что он заново учится языку, на котором не говорил с детства в чужой стране.
— Придется поискать хорошего врача, — произнес он, не подумав.
Она испустила звук, какой издает собака, когда ей наступили на лапу, — был ли то испуг… а может быть, боль?
— Прости… я не хотел… — Было еще слишком темно, и он не видел ее лица. Он поднял руку и дотронулся до него. Она плакала. — Клара…
— Прости меня, Чарли. Я так устала.
— Ты любила его, Клара?
— Нет… нет… я люблю тебя, Чарли.
— Любить совсем не зазорно, Клара. Это бывает. И не так уж важно, кого ты любишь. Любовь берет нас врасплох, — объяснял он ей, а вспомнив то, что говорил молодому Кричтону, добавил: — Во что только люди не впутываются из-за нее. — И чтобы ее успокоить, сделал слабую попытку пошутить: — Иногда по ошибке.
— Он никогда меня не любил, — сказала она. — Для него я была только девушкой от матушки Санчес.
— Ошибаешься.
Он словно выступал в чью-то защиту или пытался уговорить двух молодых людей лучше понимать друг друга.
— Он хотел, чтобы я убила ребенка.
— Это тебе снилось?
— Нет, нет. Он хотел его убить. Правда хотел. Я тогда поняла, что он меня никогда не полюбит.
— Может, он начинал тебя любить, Клара. Кое-кто из нас… мы так тяжелы на подъем… любить не так-то просто… столько совершаешь ошибок. — Он продолжал, только чтобы не молчать: — Отца я ненавидел… И жена не очень-то мне нравилась. А ведь они были не такими уж плохими людьми… Это просто была одна из моих ошибок. Некоторые люди учатся читать быстрее других. И Тед и я были не в ладах с алфавитом. Я-то и сейчас не так уж в нем силен. Когда я подумаю обо всех ошибках, которыми полны мои отчеты в Лондон… — бессвязно бормотал он, не давая замереть в темноте звукам человеческой речи в надежде, что это ее успокоит.
