Жизнь, какая она есть, превосходна! Если не верите, порасспросите тех, кто с тупым взглядом и громким хохотом нетвердым шагом выбирается на улицу после веселой пирушки!
Певунья вслед за надзирательницей вошла в маленькую приемную, где ожидала Клеманс; юная узница была уже не так бледна, щеки ее слегка порозовели после разговора с Волчицей.
— Госпожа маркиза была тронута вашим прекрасным поведением, — сказала г-жа Арман, обращаясь к Певунье. — Поэтому она пожелала вас видеть и, может быть, поможет вам выйти отсюда до истечения срока.
— Благодарю вас, — сказала Лилия-Мария и осталась наедине с Клеманс.
Та была поражена чистым выражением лица своей подопечной, ее скромностью и природным изяществом и невольно вспомнила, что Певунья во сне произнесла имя Родольфа, и надзирательница полагала, что несчастная узница страдает от глубокой и тайной любви.
Клеманс была совершенно уверена, что великий герцог Родольф был здесь ни при чем, но тем не менее не могла признать, что красота Певуньи достойна внимания даже принца.
При виде своей покровительницы, чье лицо, как мы уже говорили, выражало искренность и доброту, Лилия-Мария сразу прониклась к ней доверием и симпатией.
— Дитя мое, — сказала Клеманс, — госпожа Арман очень хвалила ваш добрый характер и примерное поведение, но жаловалась, что вы ей совсем не доверяете.
Лилия-Мария молча опустила голову.
— Одежда крестьянки, в которой вас задержали, ваше молчание о том, где вы были до того, как вас привели сюда, — все говорит, что вы скрываете от нас какие-то обстоятельства.
— Сударыня…
— Я не имею никаких прав на ваше доверие, бедная моя девочка, и не хочу задавать вам стеснительных вопросов. Меня уверили, что, если я попрошу выпустить вас из тюрьмы, мне не будет отказано в этой милости. Однако прежде чем просить за вас, я хотела бы знать, что вы собираетесь делать, на что рассчитываете в будущем. Чем бы хотели вы заняться… после освобождения? Если вы решились следовать по праведному пути, на который вы вернулись, в чем я не сомневаюсь, — доверьтесь мне. Я помогу вам достойно зарабатывать на жизнь…
Певунья была растрогана до слез участием маркизы.
Сначала она заколебалась, но потом сказала:
— Вы снизошли до меня, сударыня, вы проявили такую доброту, что я, наверное, должна прервать молчание, которое хранила до сих пор о моем прошлом, нарушить клятву, которая мне это запрещала.
— Клятву?
— Да, я поклялась не говорить судьям или тем, кто служит в этой тюрьме, как и почему я сюда попала. Но если вы дадите мне обещание…
— Какое обещание?
— Сохранить мою тайну. Благодаря вам я смогу, не нарушая при этом моей клятвы, успокоить достойных людей, которые несомненно очень тревожатся за меня.
— Можете рассчитывать на мою скромность: я не скажу ни слова больше, чем вы позволите.
— О, благодарю вас! Я так боялась, что мои благодетели могут принять мое молчание за неблагодарность!
Нежный голос Лилии-Марии, ее почти изысканные выражения снова удивили г-жу д’Арвиль.
— Не скрою от вас, — сказала она, — ваши манеры, ваша речь поразили меня до крайности. При таком тонком, на мой взгляд, воспитании, как могли вы…
— Пасть так низко? Вы это хотели сказать, сударыня? — с горечью проговорила Певунья. — Увы, это воспитание я получила совсем недавно. И обязана им моему великодушному благодетелю, который, как и вы, сударыня, не зная меня, даже не имея тех добрых сведений обо мне, которые сообщили вам, все-таки сжалился надо мной…
— Кто же он, ваш благодетель?
— Я этого не знаю, сударыня…
— Вы его не знаете?
— Говорят, что его узнают по неиссякаемой доброте. По счастью, я встретилась ему на его пути.
— И где же вы его встретили?
— Однажды ночью, в квартале Сите, — ответила Певунья, опуская глаза. — Один человек хотел меня ударить; мой благодетель храбро защитил меня; так мы встретились первый раз.
— Он человек… из простых?
— Когда я его увидела впервые, мне так и показалось. Одежда, речь… Но потом…
— Что было потом?
— То, как он со мной говорил, глубокое почтение всех людей, которым он меня поручил, — все доказывало, что он нарочно принял облик одного из гуляк, посещающих квартал Сите.
— Но с какой целью?
— Я не знаю…
— Как же звали этого таинственного благодетеля, вы хоть это знаете?
— О да, — с восторгом ответила Певунья. — И слава богу, потому что я могу без конца благословлять это имя… Моего спасителя звали господин Родольф…
Клеманс покраснела до корней волос.
— У него не было другого имени? — живо спросила она у Лилии-Марии.
— Не знаю… На ферме, куда он меня отвез, все называли его господин Родольф.
— Сколько ему лет?
— Он еще молод, сударыня.
— И красив?
— О да, красив и благороден… как его душа.
Благодарное и страстное выражение Лилии-Марии, когда она произносила эти слова, почему-то глубоко задело г-жу д’Арвиль.
Непреодолимое и необъяснимое предчувствие подсказывало ей, что речь шла о принце.
«Надзирательница была права, — думала Клеманс, — Певунья влюбилась в Родольфа… Это его имя произносила она во сне».
По какой странной случайности встретились принц и эта несчастная девушка?
Почему Родольф отправился переодетым в Сите?
Маркиза не находила ответа на эти вопросы.
Однако она вспомнила, как Сара когда-то злобно и лживо рассказывала ей о так называемых чудачествах Родольфа и его любовных похождениях… В самом деле, как объяснить, почему он вытащил из трясины порока это создание удивительной красоты и редкой душевности?
Клеманс обладала благородными качествами, но она была женщина и глубоко любила Родольфа, хотя и решилась навсегда похоронить в своем сердце эту тайну.
Не думая о том, что речь несомненно шла об одном из тех благодеяний, которые Родольф обычно совершал анонимно; не думая о том, что она, наверное, путает любовь с чувством искренней признательности; и наконец, не думая о том, что Родольф мог не заметить этого нежного чувства, маркиза, в первом порыве горечи и ревности, невольно отнеслась к Певунье как к сопернице.
Гордость ее возмутилась от того, что она краснела, что вопреки себе признавала соперницей такое жалкое и недостойное создание.
Поэтому она заговорила сухим тоном, который жестоко отличался от благожелательной доброты ее прежних слов:
— Как же случилось, мадемуазель, что ваш благодетель позволил отправить вас в тюрьму? И вообще, как вы здесь очутились?
— Боже мой, сударыня, — скромно сказала Лилия-Мария, пораженная внезапной переменой ее тона. — Я чем-нибудь вам не угодила?
— А чем вы могли мне не угодить? — высокомерно спросила маркиза.
— Мне показалось… что вы говорили со мной добрее.
— В самом деле, мадемуазель? Вы считаете, что я должна взвешивать каждое мое слово? Но поскольку я согласилась принять в вас участие… мне кажется, я имею право порасспросить вас кое о чем…
Но, едва произнеся эти жестокие слова, Клеманс тут же пожалела о них, и по многим причинам.
Прежде всего, по своему великодушию, а затем — потому что она подумала, что такая суровость к сопернице только помешает ей выведать то, что ей так хотелось бы знать.
И в самом деле, только что открытое и доверчивое лицо Певуньи сразу стало испуганным и недоверчивым.
Как цветок-недотрога при первом грубом прикосновении сворачивает свои нежные лепестки и замыкается, сердце Лилии-Марии болезненно сжалось.
Стараясь не возбуждать ее подозрений слишком резкой переменой тона, Клеманс заговорила мягко и проникновенно:
— В самом деле я не понимаю, почему ваш благодетель, которого вы так хвалите, дозволил заключить вас в тюрьму. Каким образом, после того как вы вернулись на путь истинный, вас арестовали ночью в том месте, где вам запрещено появляться? Все это, честно признаться, мне непонятно… Вы говорите о клятве, которая до сих пор запрещала вам говорить, но что эта за страшная клятва?..
— Я говорила правду.
— Я в этом уверена; достаточно увидеть вас, услышать ваш голос, чтобы понять, что вы не способны лгать. Однако в вашем случае есть нечто непонятное, таинственное, и это возбуждает и усиливает мое нетерпение и любопытство: только этим объясняется моя излишняя резкость… Ну полно, признаюсь, я виновата… у меня нет никаких прав на вашу откровенность, только искреннее желание помочь вам, но вы сами обещали рассказать мне о том, чего не говорили никому. Я очень тронута, бедное дитя мое, этим доверием, и поверьте, я его не обману. Обещаю вам свято хранить вашу тайну, если вы мне ее откроете, и обещаю сделать все возможное, чтобы вы смогли достичь вашей цели.
